"Михаил Белиловский. Поведай сыну своему" - читать интересную книгу автора

Сергей, держа застывшую в воздухе вилку с наколотой на ней картошкой.
Запах лука, поджаренного на настоящем подсолнечном масле, присланном из
деревни, вполне способен был ослабить волю еще растущего молодого организма.
Мендл неторопливо отложил книгу в сторону и с трудом, сквозь впечатление о
прочитанном, стал соображать, отчего Сережа расшумелся, чувствуя при этом,
что он, пожалуй, с удовольствием принял бы приглашение поесть, хотя недавно
поужинал.
Сергей и Мендл постоянно получали посылки из дома. Петр же
принципиально отказывался от помощи родителей и вел полуголодную жизнь.
Первым отозвался Мендл.
- Ну, чего ты тут бузишь? Не видишь, человек занимается. Серьезный
человек, не то, что некоторые: я, дескать, устал, закончил лист и все такое.
А вот чей лист - не говоришь. - Мендл, продолжая свою язвительную речь,
незаметно подсел к столу, взял лежащую там вилку и принялся есть вместе с
Сергеем картошку. - Слушай, Петро! Да оторвись ты, наконец, от своего
магнетизма и перестань курить, а то весь позеленел уже.
Высокий, худой Петро, выглядевший много старше своих товарищей, встал и
сквозь мудрую улыбку стал молча наблюдать за возникшей перепалкой, продолжая
запускать вверх кольца табачного дыма. А Мендл продолжал:
- Ты сегодня, Петька, сидишь целый день дома и зубришь свою физику и не
знаешь, какая опасность нависла над нашим с тобой другом.
Сергей навострил уши и изобразил крайнее удивление на лице.
- Так вот, сижу я в чертежном зале, но только в другом конце, и что же
я вижу? Наш с тобой Сергей хлопочет совсем не там, где мы привыкли его
видеть, совсем не за тем столом, где наколот его лист.
- Первый раз в жизни вижу мужика сплетника, - сокрушался Сережа и в
поисках сочувствия повернулся лицом к Петру. Потом к Менделю:
- Ты лучше расскажи о своих хитрых трюках с медициной.
- Согласен, но об этом потом. А теперь принципиальный вопрос. Значит,
так, - что ты нам говорил как-то в горячем споре? Сокрушался по поводу того,
что евреев на Украине всего два процента, а в нашем институте их почти
двадцать. И что ты с этим согласиться не можешь - Украина прежде всего для
украинцев. Так, что ли?
- Никак не пойму, куда это ты гнешь? Да, я и сейчас так считаю.
Петро насторожился и перестал дымить. Он ненавидел политические споры и
никогда в них не участвовал.
- Значит, так считаешь и теперь!? А комсомол тебя чему учит? - Мендл
поднял высоко над головой правую руку с вилкой и продолжал, чеканя каждое
слово: - Краеугольным камнем Советской власти является... - Мендл посмотрел
по очереди на каждого из своих собеседников. - Что? Интер-на-цио-на-лизм!
- Правильно, - парировал Сергей, - но вкупе с элементарной
справедливостью. От этих принципов я не отступлюсь.
- Вот что, хлопцы, вам пора спать, а я еще позанимаюсь, - сказал Петро,
направляясь в свой угол.
- Ах, принципы... не отступишься? Так вот, в одно прекрасное мгновенье
мимо нашего Сережи промелькнули розовые щечки и стройные ножки и этот
гордый, независимый человек из славного Чернобыля на моих глазах
превращается в жалкого раба, пропадает в чертежном зале и вычерчивает листы,
один за другим. И чьи же? Как ты думаешь, Петр? Отнюдь не свои, нет! А одной
из прекраснейших дочерей древнейшего народа по фамилии Бронштейн.