"Владимир Николаевич Беликов. Война: Впечатления деревенского подростка " - читать интересную книгу автора

полную силу заработал в лесу у деревни Вздружное партизанский аэродром.
Появились советские газеты, новенькие автоматы и папиросы "Беломорканал",
люди "из Центра". Однажды привезли человека с ящиком на треноге -
кинооператора. Он снимал улицу, вид на реку. [514]
Потом у сельсовета собрали митинг, построили партизан, а Овсянникову
велели с крыльца речь говорить. Оператор пристроился сбоку, крутит ручку,
аппарат стрекочет. Овсянников спрашивает: "А чего говорить-то?" - "Да чего
хочешь". Тот начал бойко: "Товарищи! Мы с вами... это... коварный враг
напал... Все как один..." А сам косится в сторону кинокамеры. Оператор с
досады машет рукой: "Да не сюда, туда, на них вон надо глядеть!.. А, черт!
Лыко да мочало - начинай сначала!.."
Снимал, как девчата в новых платочках (специально для этого разрезали
трофейную простыню) сдают партизанам продукты: яйца, сало, молоко, которые
им после съемки отдали назад. Потом ехал на камеру обоз с зерном; а на
первой подводе на мешках, держа красный флаг, сидел... я и, конечно,
улыбался во весь рот. Было приятно сознавать, что где-то в эвакуации мои
двоюродные братишки Стаська с Алькой пойдут в кино и вдруг в киножурнале
увидят меня. Вот будет радости-то! Я даже обнахалился и помахал в кинокамеру
рукой... [515]
Ах, где теперь этот кинооператор, где эта бесценная пленка?


* * *

Маму зачем-то вызвали к Абрамовичу. Вернулась расстроенная. "Ну что,
мам?" - "Что-что! Ничего! Много будешь знать - скоро состаришься.."
Потом уже, много позже, рассказала. Что сидел у Абрамовича военный с
"Большой земли" и что ей предлагали идти в Жиздру. Вы, мол, тамошняя
уроженка, у вас родственники там должны быть, знакомые. "Конечно, у меня там
сестра живет и мать..." - "Ну вот и хорошо. Сейчас там фронт стоит, и нам
надо быть в курсе..." Мол, дадим вам документы немецкие, аусвайс, справки
разные, что, мол, пострадали от советской власти, от партизан. Можете ругать
нас на все корки, поплачьте там, если надо... Мама ответила в том смысле,
что она - не артистка, ругать советскую власть не сможет, не получится. "А
что сказать здесь - куда я делась? И на кого я двух детей оставлю?" - "Но у
вас дочь уже взрослая..." - "Дочь, дочь! А что она может без меня? Пропадут
они здесь.."
Видимо, у них не нашлось ответов на все поставленные вопросы, поэтому
ее отпустили со словами: "Вы все-таки подумайте, мы вас еще вызовем", и
предупредили - никому ни слова... [516]
A y меня - своя тайна. Как-то подзывает Дурнев: "Вов, дело есть. Только
никому..." Понятно, можно не говорить. "Скажи матери, что, мол, просят
завтра съездить в Радутино, порисовать там надо кой-чего. Поедешь со мной".
Ну, мама возражать не стала, и на следующий день поутру сели мы с Алексеем в
легкую бричку, молодая резвая лошадка бойко покатила ее по пыльной дороге.
Едем, Алексей что-то смешное рассказывает. Смотрю, а поворот на
Радутино мы уже проехали. Куда это мы? "Леш, а мы что - не в Радутино?" А он
смеется: "Нет, мы в Трубчевск..." Что за шуточки? Чего это он? А лошадка
бежит себе и бежит. Вот уже слева остался Глинск. Спускаемся в небольшую
лощинку, сворачиваем с дороги вправо, едем по мягкой траве вдоль речушки.