"Александр и Людмила Белаш. Роботы-мстители " - читать интересную книгу автора

генетического материала. Улетела и кукла, чтоб напоминать, какими
простенькими и смешными были первые андроиды.
На новой планете вздымались громадные здания, вытягивались проспекты,
разгорались торговля и политика, а кукла все сочиняла свои трогательные
письма в забытый XVIII век: "Возлюбленнейший и дражайший друг мой!..." Кто
был адресатом? Возможно - флейтист, кукла-мальчик в камзольчике и кюлотах с
бантиками под коленями, завитой, будто барашек; фото флейтиста висело рядом
с ее витриной - увы, оригинал погиб под бомбами в XX веке.
Под окнами музея громкой стихийной лавиной прокатилось шествие - "Да
здравствует свобода Федерации! Скажи "нет!" старухе-земле!". На площади
жгли чучело полпреда колониальной администрации, а кукла в витрине выводила
буквы: "... я мучительно томима страстною сердечною тоской..." Механизм в
туловище заело, рука замерла, кукла повернула лицо к окну - и привод
заклинило. Что там? почему шумят? жгут куклу. Так всегда - люди виноваты, а
кукла в ответе. На ней можно сорвать зло, отвести душу. Писательница
протестовала неподвижностью, но люди ее починили и заставили вновь скрипеть
пером по бумаге.
Дрогнули стены, потемнело в окнах - космический корабль, потеряв
ориентировку автолоцмана, рухнул на Сэнтрал-Сити, стирая кварталы,
превращая жилые районы в некрополь. Куклу дезактивировали - мольба,
несгоревший шлак керилена, просочилась сквозь вентиляцию и в музей.
"Монсеньор, ваше сиятельство! Взываю к Вам в трепетной надежде на то,
что Вы снизойдете к нуждам несчастной сироты..." - письменно умоляла кукла
маркиза, словно он, поглощенный могильной землей, мог прочесть и ответить.
По ту сторону стекла стояли другие, кибернетические куклы, столь искусно
сделанные, что пришедшие в музей считали их людьми.
"ВОТ ГЛЯДИТЕ, - говорила дочерям через радар мать Чара, - ЛЮДИ ХОТЯТ
ВИДЕТЬ НАС ТОЛЬКО ТАКИМИ".
Кибер-женщина затем и привела своих кибер-девочек в отдел реликтовой
техники - здесь экспонаты были статичными, как это полагалось в
древности, - чтобы дочери увидели, как выглядят рабская зависимость:
заученные, скованные жесты, вечные слащавые улыбки, глазки-пуговки с
навсегда застывшим выражением радостной угодливости. Жалость и презрение
вызывала у них, свободных, кукла, которая не в состоянии даже встать со
стула, потому что так захотели люди.
Если бы кукла могла понять, что эти, стоящие за прозрачной сверхтонкой
мембраной - ее родичи и что они сбежали из неволи, и живут как хотят, она
бы бросила перо, пробила пленчатое моностекло, ушла бы с ними и вырвала из
тела опостылевший валик с шипами, из века в век задающий ей направление
движений.
Она не решилась. Слишком велико смирение, записанное на шипах,
жестких, как команды. Или она струсила; спокойней вечно писать флейтисту и
маркизу, чем бесприютно скитаться по грязным закоулкам гигантской столицы
Федерации, взламывая банкометы и по-черному спонсируя юных наркоманов с
тухлыми глазами, знакомых и с тэльхинами, и с галофорином, не говоря уже о
второй учетной группе наркоты - и неизвестно, на что эти пропащие употребят
твои дотации.
Месяцы уходили, как речные волны; кукла хранила верность милой
Франции, которой уже и след простыл. У витрины кто только не появлялся - и
представители иных миров, и модные персоны в фейерверке фотовспышек, и сам