"Алберт Бэл. Несправедливость" - читать интересную книгу автора

расстреляли наших жен, детей, отцов, матерей и дедов. Сколько пуль в
немецком автомате? Как будто тридцать две, то есть нужно три обоймы, чтобы
перебить в деревне всех до единого, если мы проиграем бой, а мы, конечно,
его проиграем. Что делать человеку, припертому к стенке?
Сидеть и ждать. Не то что раньше, когда, не моргнув глазом, нажимал
гашетку. Теперь ты связан по рукам.
Можно было не считаться с людьми, пока те были для тебя чужими, а
попробуй-ка сейчас занеси нож над своими".
Кожа была горячая и нежная лишь с тыльной сторси ны руки повыше локтя,
а ладони царапали шею, когда жена обнимала Язепа, прижимаясь к нему, и
тогда он чувствовал подушечки мозолей, и в каждой такой подушечке билось
сердце, отливала и притекала горячая кровь, а потом Язеп вспомнил то, чего
нельзя было вспоминать, потому что этого не выразишь ни числами, ни
словами.
У троих в деревне были жены, дети, родители, родичи. Эти трое не хотели
стрелять.
У четвертого не было никого. Он хотел стрелять.
- Ты бери долговязого, - сказал Язепу тот, у которого никого не было -
Я возьму другого, того, что поменьше, с нашивками, а Петер с Кажем пускай
подстрахуют.
- Какого мне взять? - переспросил Язеп.
Фашисты стерли с лица земли одну деревню, и тот четвертый, которому во
что бы то ни стало хотелось стрелять, был из той уничтоженной деревни.
Родных его убили, и он жаждал мстить. Он уверял, что этих двух никто не
хватится, что теперь, мол, самое время, немцы драпают, только пятки
сверкают, чего с ними цацкаться.
И его нельзя было переубедить.
Между тем солдаты зашли в дом Петера, и Петер подумал о том, что станет
с деревней, если они прикончат этих двух. Там, на пригорке у церкви, их
ждали остальные, голодные, как собаки. У Казимира они побывали в самом
начале, его дом стоял ближе всех к броду, церкви и орудиям. Казимир
смотрел во все глаза, когда немцы входили к нему в дом. Ничем особенно они
не могли поживиться, потому что борова Казимир заколол и зарыл в саду, но
в трубе еще висело несколько окороков, жаль, конечно, да ничего не
поделаешь. Сынишка Казимира уже бегал по двору. Все в порядке, убивать
этих двух не имело смысла. И уж так само собой получилось, что в тот
момент, когда четвертый партизан (по имени Алоиз) сказал: "Ты бери того
долговязого", - остальные трое переглянулись и подумали об одном и том же.
Нельзя.
Но бесполезно было бы переубеждать четвертого. Он даже не видел немцев.
Он видел прожорливых волков с оскаленной пастью. Он только и ждал, чтобы
те подошли поближе. Бить надо без промаху. Звери рыскали из дома в дом.
Взять наизготовку!
Трое партизан навалились на четвертого и связали его ремнями, потому
что их товарищ сопротивлялся и удержать его не было никакой возможности.
Потом они сидели на корточках в кустах, придерживая спадавшие штаны, и
глядели вниз, туда, где немцы обирали деревню. Четвертый лежал на земле и
ругался последними словами:
- Дерьмо вы собачье! Убью! Как цыплят, могли их перещелкать! Казим,
слышишь, ублюдок несчастный, что ты наделал. Предатели. Язеп, пентюх,