"Александр Альфредович Бек. Последний лист " - читать интересную книгу автора

улицах. Я сидел вот так...
Момыш-Улы показал, как он смотрел в этот день на карту. Подперев
опущенную голову руками, он уставился в одну точку, словно в глубоком
раздумье или горе. В черных блестящих волосах, упрямо непослушных
гребенке, замерли блики электричества.
Никто не кашлянул, не шевельнулся, никто не нарушил тишину.
- Так я сидел, - продолжал, выпрямившись, Момыш-Улы. - Сидел и
смотрел на выступающую с края огромную черную полуокружность. Все вы,
наверное, знаете, что это значит - представить себе врага на улицах
Москвы... Я смотрел и видел сваленные трамваи и троллейбусы, разорванные
провода, трупы красноармейцев и жителей на улицах, немецких лейтенантов со
стеками, в белых перчатках, в парадной офицерской форме, с наглой усмешкой
победителей. Вспомнились немецкие пленные, которые с трусливой, но ехидной
ухмылкой говорили, коверкая русские слова: "Волякалямс - Москау..."
Неужели эта шатия восторжествует? Я сидел над картой и, рассматривая
худший вариант, искал, нет ли от Крюкова до Москвы промежуточного рубежа,
где можно было бы крепко зацепиться. Искал и не нашел. Вывод: Крюково -
последний рубеж.
Не помню, сколько времени я просидел так. Вошел Сулима и доложил, что
подразделения собраны. Карту я всегда складывал вот такой гармошкой: с
востока на запад. Разверну - и развертываются Волоколамское и
Ленинградское шоссе. На этот раз я, вопреки правилу, сложил ее иначе:
сломал бумагу поперек. Там, где кончалось Крюково, я с силой провел
пальцами по сгибу, чтобы больше тут не разгибать. Нажимая, я в одном месте
задел ногтем и порвал бумагу.
На столе лежали разные документы. Встаю, рассматриваю, кое-что кладу
в полевую сумку, кое-что отдаю Сулиме. Наконец беру карту, и вдруг, -
должно быть, я неловко ее взял - она развернулась, и я опять увидел
огромную черную полуокружность, увидел то, что решил не видеть. Я сказал
Сулиме: "Дайте перочинный ножик".
Сулима достал и раскрыл нож, я сел и не спеша, аккуратно отрезал
загиб, как разрезают книгу, отделив все, что было на восток от Крюкова.
Затем протянул Сулиме и сказал: "Сожгите..." Он переспросил: "Как?" -
"Сожгите", - повторил я.
Он сначала посмотрел на меня с недоумением, но секунду спустя в его
красивых голубых глазах появилась твердость. Он понял меня. Для чего нужна
карта? Для ориентировки. Он понял, что нам не понадобится ориентировка в
дорогах, речках, населенных пунктах, что лежат позади Крюкова; понял, что
мы или отбросим немцев, или умрем под Крюковом.
Чиркнув спичкой, он зажег отрезанный кусок. Мы оба безмолвно
смотрели, как сгорает бумага, как исчезают, превращаясь в черный прах,
названия шоссейных дорог и проселков, ведущих к Москве. Потом... Все вы,
друзья, знаете, что было потом.
Момыш-Улы умолк.
Маленькая электролампочка, укрепленная на потолке, ярко освещала
карту, разостланную во всю длину стола. Кто-то поддерживал свесившийся
край.
Все знали: дальше Крюкова немцы не прошли, у Крюкова, как и в других
пунктах тогдашнего Западного фронта, произошло то, что за границей
называют "чудом под Москвой".