"Павел Бажов. Уральские были" - читать интересную книгу автора

снести значит огневить тех, кто писал письмо.
Все трое оживленно обсуждают, как быть, и попутно делают догадки: кто
это писал. Оказывается, сделать это мог чуть не каждый грамотный рабочий,
так как Царь всякому насолил. Кончается тем, что бабушка решает: "В
железянку бросить - и делу конец. Ежели получит, лучше не будет, а ежели
накроют, так это - собака - и заслужил".
И письмо летит в железную печку, которая с начала вечера топится.
Сануха, получив напутствие: "Чтобы ни гугу! молчок об этом деле!",
уходит. Мать с бабушкой продолжают разговаривать о письме.
Гудит вечерний свисток. Вскоре по ставню два резких отчетливых удара:
отец пришел. Мать, не спрашивая, бежит отворять калитку.
Пока отец раздевается и отмывается, ему рассказывают о письме.
Отец матерно ругается по адресу Санухи: "Колоколо ведь!" - и садится за
стол. Через некоторое время он, однако, вполне одобряет решение сжечь
письмо.
- Ладно и так. Нечего упреждать-то. Сторожиться будет. А накрыть давно
пора. Этакую собаку жалеть не будем. Нашелся бы только добрый человек.
И "добрые люди" находились, хотя и не часто. Разыскать их не удавалось,
так как каждый рабочий и мелкий служащий, если даже подозревали его,
старались не подвести других.
Расправа обыкновенно производилась зимой по вечерам, в то время когда
заводской администрации приходилось являться на завод к ночной смене. Шли по
гудку - в шесть часов вечера, когда зимой уже темно. Старались выходить с
попутчиками - рабочими, чтобы иметь поддержку или по крайней мере
свидетелей.
Порядок был уже установившийся. Свидетели разбегались, потом являлись
на фабрику и, выждав время у входа, вбегали, запыхавшись, и докладывали по
начальству, что вот-де такого-то бьют. Дело обыкновенно к тому времени было
кончено. Каждый об этом знал, но тем не менее все, кому можно было из
работающей смены и поголовно все успевшие прийти в ночную смену, бросались
"спасать".
В результате получалась каша, в которой даже зоркие глаза заводских
прихвостней не имели возможности различить, кто пришел раньше, кто запоздал.
Шли оживленные разговоры. Оказывалось, что чуть не каждый чем-нибудь
"услужил" пострадавшему, хотя кто-то успел-таки проломить ему голову или
пересчитать ребра.
Попутно начинались разговоры об Агапыче. Его видели как-то сразу в
разных концах: около Воробьевской заимки, на Зверинце, у Панова, на
Полевской дороге. Каждый говорящий осторожно прибавлял, что хорошенько
разглядеть не мог - он ли, или указывал на сомнительный источник: "Бабы
видели".
Как бы то ни было, разговоры об Агапыче шли по всем цехам. Это имя
переплеталось с именем избитого заводского холуя. Припоминались случаи, что
вот тем-то Агапыч был недоволен, когда работал на фабрике; тогда-то
грозился. А теперь вот и сделал.
- Беспременно его это работа!
- Ищи теперь каторжника!
- Уж, поди, где свищет!
Создавалось что-то похожее на правду и окончательно сбивало с толку
заводских заправил.