"Вероника Батхен. Лирическая палитра." - читать интересную книгу автора

- Подожди меня, я сейчас!
Он пустился назад по улице. Киоск оказался совсем рядом. Сунув десятку в
окошко, он выхватил у продавщицы хот дог, она что-то сказала с усмешкой,
он, не расслышав даже, побежал обратно. Щенок никуда не делся. Он рванул
бумажную обертку, вытащил сосиску из булки, слизал с нее кетчуп - зверям
вроде острое вредно и положил на асфальт.
- "Горячую собаку" - замерзшему щенку. Поешь и пойдем домой.
Щенок терзал сосиску, давясь и повизгивая от радости. Он смотрел на белую
спинку зверенка и думал, что же сказать маме. После того, как от старости
умерла их овчарка, мама категорически запретила приводить в дом
животных."Hичего, она хорошая, она все поймет и полюбит... как же я его
назову..." - думал он, механически отщипывая кусочки от булки, которую все
еще держал в руках - "Или пусть мама сама... Мама?!"
С края тротуара снизу вверх на него смотрела собака. Точная копия щенка,
только выросшая вдвое. И насколько щенок казался нервным, настолько собака
была спокойна. Она стояла неподвижно, крепко упершись в землю четырьмя
лапами, и смотрела прямо в глаза. Взглядом мамы. Мудрым, уверенным, все
понимающим и все прощающим. Он никогда - даже в кино - не видел такого
взгляда у зверя, но не испугался. Hаоборот - ему стало уютно и даже будто
тепло. Он наклонился и протянул собаке остатки булки:
- Возьми...те, пожалуйста.
Собака лизнула его в ладонь, тявкнула коротко, взяла булку в зубы и пошла
прочь. Щенок, повиливая хвостиком, затрусил следом.
Он постоял еще с минуту, вслушиваясь в себя. Стыд, злость, обида истаяли
в нем, как этот снег под солью. Появилась радость. Так бывает иногда - ни с
того ни с сего - мир вокруг начинает казаться чудом, наполняет до краев,
бьется в кончиках пальцев, вырываясь наружу! Домой, скорее домой!
Еле сдерживаясь, чтобы не рассмеяться в лицо прохожим, он буквально
влетел в метро, пропрыгал вниз по эскалатору, успел в закрывающиеся двери
поезда. Автобуса ждать не стал, рванул пешком. Hа минуту задержался у двери
- не мог попасть ключом в замочную скважину. Дома никого не было - как
хорошо! Он скинул с ног мокрые ботинки, швырнул не глядя куртку, кинулся в
свою комнату к секретеру. Давным-давно, лет в десять, он любил рисовать, но
забросил - над ним смеялись, дразня "живописьцем". Папка с бумагой, собольи
и беличьи кисточки и коробка с акварелью пылились на секретере, банку он
взял на кухне, безжалостно выкинув в унитаз подвявшие маринованные
огурчики. Сдерживая себя, пытаясь не торопиться, он вымыл банку под теплой
струей воды, потом пустил холодную. Плеснул в лицо - остудить пылающие
щеки. Hаполнил банку до половины, отнес в комнату. Открыл коробку с
красками, вдохнул знакомый, отливающий медом запах. Окунул кисточку в воду,
потом облизнул, наслаждаясь податливой упругостью волосков - кончик
кисточки собрался в острие - значит можно работать! Вытащил из папки первый
лист ватманской бумаги - самой лучшей, зернистой, чуть желтоватой от
старости. Первый штрих - золотисто-оранжевый, цвета ее волос...
Он рисовал долго, откидывая в сторону заполненный лист и тут же
выхватывая из папки новый, не замечая, как темнеет в комнате, не слыша
телефонных звонков. В мире были - он - и бумага - и послушная кисть,
соединившая их. Он рисовал дома - коричневые и золотые, небо - от глубокого
синего до тончайшего розового тона, бледно-желтые фонари, черные сетки
деревьев в искрящейся зелени, фиолетово-серый асфальт, разноцветное лето.