"Доналд Бартелми. Возвращайтесь, доктор Калигари" - читать интересную книгу автора

мая 1942 года, увиденным мельком знаменитым бюстом; 18 октября 1943, на
редкость холодным вечером, перемещением трусиков с персоны в бельевую
корзину с последующим трехминутным обозрением нагой натуры. Пока она не
догадалась выключить свет.
- Невероятно! - шумно выдыхает Бэйн-Хипкисс. Ясно, что исповедь неким
неясным образом возвращает его к жизни. - Но этот священник наверняка
подыскал какое-нибудь духовное утешение, совет... Однажды он предложил мне
кусочек шоколадного батончика.
- В знак расположения?
- Он хотел, чтобы я рос. Это входило в его интересы. Ему мечталось о
первенстве города.
- Но то был акт доброты.
- Все произошло до того, как я сказал, что не выйду на игру. В темной
исповедальне с раздвижными панелями, лица за ширмой, как в "Малышке из
замка", как в "Тайне дома Эшеров", он твердо отказывал мне в понимании этой
озабоченности, совершенно естественного и здорового интереса к интимным
женским местам, удовлетворявшегося незаконными способами, как в случае с
окном. Вкупе с профессионально поставленными вопросами, для того чтобы
вытянуть из меня все детали до последней, включая самоуничижение, и
принудительным перерасходом батончиков, шоколадок "Марс" и просвирок,
значение которых в периоды сексуального самовозвышения впервые было указано
мне этим добрым и святым человеком.
Бэйн-Хипкисс явно взволнован. Почему бы и нет? Это волнующая история. В
мире полно вещей, вызывающих отвращение. Не всё в жизни - "Виставижн" и
"тандербёрдз". Даже шоколадки "Марс" обладают скрытой сутью, опасной в
глубине. Искоренением риска пусть занимаются женские организации и фонды,
лишь меньшинство - увы! - может быть великими грешниками.
- Вот так я и стал убежденным антиклерикалом. Не любил больше Господа,
ежился от слов "сын мой", бежал от ряс, где бы они ни появлялись, предавал
анафеме все, что прилично, богохульствовал, писал поганые лимерики с рифмой
"монашка-какашка", словом, был в упоительном полном отлучении. Потом мне
стало ясно, что это не игра в одни ворота, как казалось вначале, что за мною
погоня.
- А...
- Это открылось мне благодаря брату-расстриге из Ордена Гроба Господня,
человеку не слишком сообразительному, но сохранившему добро в тайниках
сердца, он восемь лет проработал поваром в епископском дворце. Он утверждал,
что на стене в кабинете епископа висит карта, и в нее воткнуты булавки,
отмечающие тех из епархии, чьи души под вопросом.
- Господи всемогущий! - ругается Бэйн-Хипкисс, мне кажется, или тут
слабо веет...
- Она дисциплинированно обновляется коадъютором, довольно
политизированным человеком. Каковыми, по моему опыту, являются большинство
церковных функционеров ниже епископского ранга. Парадоксально, но сам
епископ - святой.
Бэйн-Хипкисс смотрит недоверчиво:
- Вы все еще верите в святых?
- Я верю в святых, святую воду,
коробки для пожертвований,
пепел в Пепельную Среду,