"Доналд Бартелми. Белоснежка " - читать интересную книгу автора

большому счету, в тот понедельник.

Затем мы отправились мыть строения. Чистые строения преполняют глаза
твои солнечным светом, а сердце - сознанием, что натура человеческая
поддается совершенствованию. К тому же оттуда, с этих возвышенных, плавно
колыхающихся деревянных площадок, хорошо наблюдать за девушками: верхушки
рыжих, золотых и лиловых голов складываются в неповторимое зрелище.
Увиденная сверху девушка подобна мишени, ее лиловая голова - яблочко, а
синяя, трепещущаяся юбка - четко очерченный круг. Белые или черные ноги
попеременно выпрыгивают впереди, словно кто-то машет из-за мишени руками и
кричит: "Ты не попал в яблочко, внеси поправку на ветер!" Эти мишени -
большой соблазн, нам очень хочется метать в них стрелы. Вы понимаете, о чем
я. Но мы не забываем и про строения, серые, благородные образчики
имитационного зодчества. В наши лица воткнуты "типарильос", на наших
талиях - тяжелые, бряцающие металлом пояса, в наших ведpax - вода, на
древках наших - швабры. А еще у нас есть бутылки с пивом, и мы пьем его
вместо второго завтрака, хоть это и противозаконно, но кто же усмотрит
нарушение снизу, ведь мы на такой высоте. Жаль, что нету с нами Хого де
Бержерака, ведь могло бы статься, что подобный опыт пошел бы ему на пользу и
Хого стал бы менее гнусным. Но вполне возможно, что он попросту
воспользовался бы ситуацией для свершения нового гнусного поступка. Вполне
возможно, что он попросту начал бы кидать вниз, на тротуар, пустые пивные
банки, дабы создать нервические неровности под ногами девушек, которые
сейчас, прямо вот в эту минуту, пытаются отыскать правильную пишущую машинку
в надлежащем строении.

А теперь она сочинила огромный, на целых четыре страницы, непристойный
стих и не дает нам его почитать, не дает хоть тресни, просто непоколебима.
Мы и узнали-то случайно. Приплелись домой пораньше и задержались в
вестибюле, размышляя, надо ли нам плестись внутрь? Некое странное
предчувствие, какое-то предзнаменование. Потом мы поплелись внутрь.
- Вот, - сказали мы, - почта.
Она что-то писала, мы это ясно видели.
- Вот почта, - сказали мы снова; обычно она любит перелапать всю почту,
но в этот раз она была поглощена своим занятием, даже головы не повернула,
даже ухом не повела.
- Ты чего это делаешь? - спросили мы. - Пишешь чего-то?
Белоснежка подняла голову.
- Да, - ответила она и снова опустила голову, ни проблеска эмоций в
бездонной черноте ее черных, бездонных глаз.
- Письмо? - вопросили мы, задаваясь естественным вопросом, если это
письмо, то кому и о чем.
- Нет, - сказала она.
- Список? - спросили мы, тщетно ища на ее белом лице хоть малейший
намек на tendresse1. He было там никакой tendresse. Только теперь мы
заметили, что она переместила тюльпаны из зеленой вазы в синюю.
- А что же тогда? - спросили мы. Мы заметили, что она переставила лилии
с жардиньерки на шифоньерку.
- Что же тогда? - повторили мы. Мы с удивлением обнаружили, что она
перетащила кальцеолярию аж на кухню.