"Наталья Баранская. У Никитских и на Плющихе " - читать интересную книгу автора

Наталья Владимировна Баранская

У Никитских и на Плющихе

В январские крепкие морозы двадцать третьего года Таля переехала к
отцу. От него до первой опытной шко-лы МОНО, где она училась, было семь
минут, а из дому почти сорок. У отца просторная светлая комната в три окна
на три части света. Через восточное видна Спиридоньевка до поворота к
Никитским. Большое цельное стекло такое прозрачное, будто его нет совсем.
Они провожали и встречали друг друга, глядя в окно: кто провожал -
стоял у окна; кого провожали - оглядывался и махал рукой. А тот, кого
встречали, видел, что его ждут, и еще издали начинал улыбаться. Таля любила
это окно.
В комнате было много книг - они стояли на полках, лежали на письменном
столе, на стульях и даже на полу. Около стола висела фотография в деревянной
рамке. На ней большая группа. Это госпиталь, в котором работали когда-то,
очень давно, отец и мать. Вот они совсем молодые: он - высокий, без бороды,
в военном мундире и фуражке с кокардой - военный врач, а она на другом конце
группы - тоненькая, в длинном платье, белом переднике и сестринской косынке,
крепко охватывающей круглое миловидное лицо с прямыми бровями.
Тале у отца нравилось. Жилось ей весело, беззаботно, празднично, как
будто все еще продолжались каникулы. Утром они пили вместе ароматный кофе,
отец варил его тут же на плитке. Она собиралась в школу, он - на работу.
Таля уходила раньше. Отец еще был в ситцевом фартуке, который надевал для
уборки. Она смеялась над ним, а он дурашливо махал посудным полотенцем,
изображая прислугу, и называл Талю "матушка-барыня". Прощаясь, отец давал ей
горстку серебряных монет - сколько вынется из кармана. Если вынималось
больше, говорил: "Богатый день", если меньше: "Бедный день". Но денег всегда
хватало, чтобы по дороге из школы поесть в молочной у Никитских, в доме, где
на стене сохранились темные следы снятых букв "Чичкинъ" и "Вландовъ".
Таля приходила домой, читала, лежа на диване, или перебирала пачку
старых журналов, смотрела картинки. Потом делала уроки.
Отец возвращался с работы к вечеру. Она поджидала его, поглядывала в
окно. Наконец его высокая фигура появлялась из-за поворота. Шел он не спеша,
немного сутулясь, наклонив голову. Еще издали он поднимал руку - и она
махала в ответ книжкой или тетрадкой.
Он приносил в комнату запах снега, хорошего табака, йодоформа.
Тале отец нравился. Он был красивый, с мягкой каштановой бородкой,
высоким лбом, ясными карими глазами.
Он знал все на свете - как называются звезды, видные вечером в большое
окно, про жизнь богов на Олимпе, про Микеланджело и Рафаэля, про Галилея и
Коперника, про всемирный потоп и Ноев ковчег, и куда улетают на зиму
ласточки и журавли. А о каждой стране мог рассказывать так, будто жил там
много лет я все видел сам.
Вечером они читали - каждый свое или что-нибудь вместе, вслух. Отец
знал на память много стихов. Он читал ей Гейне на немецком, мягко грассируя,
почти не выговаривая "р", или Брюсова, Бальмонта.
Отец хорошо рисовал. Когда он рассказывал Тале о чем-нибудь, он делал
быстрые маленькие рисунки. Таля слушала его, стоя на коленях на стуле,
опираясь подбородком на сложенные руки и внимательно следя за карандашом.