"Герберт Барбер. Рассказ князя Ниглинского " - читать интересную книгу автора

или сидел, затаившись в темноте. Почему этот проклятый слуга ничего не
сказал мне об этом? И я стал напряженно прислушиваться.
Да, это были слова, разобрать которые в лихорадочном бормотании было
невозможно; они звучали угрожающе и тревожно и перемежались с ужасными
стонами и хрипами. "Может быть, это всего лишь какой-нибудь пьяница", -
пытался я успокоить себя. Но мой страх рос. "Света!" - хотел было я
прокричать, но лишь плотнее сжал трясущиеся губы. И все вслушивался, пока
наконец не стал разбирать отдельные слова. "Три раза... - услышал я, - три
раза... он все равноедет... сквозь пургу... расплата... кнут... ох, этот
кнут! Проклятый барин... проклятый барин!.."
Потом слов не стало слышно. Доносились только страшные стоны, которые
становились все громче и пронзительнее, отчаяннее и ужаснее. Затем из угла
донесся удар... хрипение...
"Света! - прокричал я, чуть не задохнувшись. - Света!" Мысли крутились
у меня в голове в бешеном танце. "Я сейчас сойду с ума", - промелькнуло в
сознании. Но нет - наконец появился слуга с лампой, слава тебе, господи,
теперь все станет ясно!
Вот лампа поставлена на стол, слуга сделал огонь поярче. Он принялся
что-то говорить, но я не слушал его. "Там, - пробормотал я, - говори, что
там?"
И, напрягая свои последние силы, я поднялся, схватил лампу, сделал
несколько шагов и увидел в тусклом мерцании, осветившем угол комнаты,
старика на скамье, неподвижно лежавшего на спине с бледным, застывшим в
гримасе лицом, широко открытыми глазами и зиявшим ртом, из которого торчали
два отвратительных, похожих на звериные, клыка - и, медленно подступив
ближе, я заметил еще кое-что на этом жутком лице: по глазам и правой щеке к
открытому рту тянулось что-то темное, страшное... "Ранин!" - пронзительно
закричал я.
Какое-то время я стоял, застыв, как заколдованный. Слуга что-то
говорил, оправдываясь. Он подошел к неподвижно лежавшему старику и потрогал
его. Затем я услышал, как он запричитал высоким срывающимся голосом:
"Господи, господи! Так он же умер... Ваше сиятельство, он умер!" Лампа
выпала из моих рук. Все кругом пропало. Глубокая тьма окутала меня.
Три недели пролежал я, тяжелобольной, в трактире. И все это время я
слышал и повторял про себя слова Ранина, видел его лицо, обезображенное
ужасной раной. Василий ухаживал за своим господином с самоотверженной
заботой. Меня пытались успокоить всеми возможными средствами, но
безрезультатно. Наконец жар спал, но навязчивые видения остались. Я ничего
не говорил, ни о чем не спрашивал и ничего не хотел слышать. Как только
здоровье мое поправилось, я сразу же вернулся в Москву. Но здесь я не смог
долго выдержать. Я уехал из города, из России и отправился за границу.
Непрерывно переезжал я с места на место. Ничто не радовало меня, нигде не
мог я обрести душевное равновесие. В наиболее спокойные часы я пытался все
же объяснить себе происшедшее. То призрачное явление на зимней дороге было
лишь химерой, игрой моего перевозбужденного волнениями воображения, говорил
я себе, галлюцинацией, вызванной моими непрерывными, окрашенными гневом и
тревогой размышлениями о Ранине, которые были обусловлены действием
электрических или магнитных сил, огнем святого Эльма, как это наблюдалось
уже во время сильных снегопадов, может быть, вызваны ослабленным из-за моих
больных глаз зрением. А слова Ранина, его последние слова о том, что он