"Оноре де Бальзак. Кузен Понс" - читать интересную книгу автора

стереотипному выражению 1809 года, и неизменно находит жизнь ниже созданного
себе идеала; но Понс примирился с тем, что его душа не звучит в унисон с
окружающим миром. Вероятно, чувство прекрасного, сохранившееся чистым и
нетронутым в его сердце, вдохновляло музыканта на замысловатые мелодии,
изящные и пленительные, благодаря чему он пользовался известностью с 1810 по
1814 год.
Во Франции всякая слава, основанная на моде, на временной популярности,
на мимолетных парижских увлечениях, порождает Понсов. Нет другой страны, где
были бы так строги к подлинно великому и так пренебрежительно-терпимы к
мелочам. Понса вскоре захлестнули волны немецкой гармонии и россиниевских
мелодий, и если в 1824 году нашего музыканта еще любили за приятность и
исполняли кое-какие из его последних романсов, то предоставляю вам самим
судить, как обстояли его дела в 1831 году! Итак, в 1844 году, к которому
относится единственная драма, всколыхнувшая тусклую жизнь Сильвена Понса, он
играл уже такую же незначительную роль, как какая-нибудь восьмая нота, да и
то в допотопной мелодии. Нотные торговцы забыли даже о его существовании,
хотя он и сочинял по сходной цене музыку для театральных пьес, шедших в том
театре, где он служил, и в некоторых соседних.
Надо сказать, что он отдавал должное знаменитым музыкантам нашей эпохи;
мастерское исполнение прекрасного музыкального произведения трогало его до
слез; но поклонение таланту он не доводил до безумия, как гофмановский
Крейслер[7], у Понса оно не проявлялось вовне, он наслаждался им втайне, как
териакии и курильщики гашиша. Необходимо отметить, что Понс заслуживает
глубокого уважения, ибо понимание и восхищение, через посредство которых
обыкновенный человек становится равным великому поэту, - редкое явление в
Париже, где все мысли похожи на путешественников, проездом остановившихся на
постоялом дворе. Тот факт, что наш музыкант был так скоро позабыт, может
показаться невероятным, но он сам в простоте душевной признавался, что ему
не далась гармония. Он пренебрегал контрапунктом, и современная оркестровка,
сделавшая огромный шаг вперед по сравнению с прежней, показалась ему
недоступной, хотя, если бы он снова принялся за учение, он, вероятно,
удержался бы в рядах современных композиторов. Разумеется, Понс не стал бы
Россини, но мог бы сравняться с Герольдом[8]. Впрочем, радости, приносимые
коллекционерством, сторицей вознаграждали его за неудавшуюся карьеру, и если
бы ему пришлось выбирать между своим собранием редкостей и славой Россини,
Понс, как это ни покажется невероятным, предпочел бы дорогой его сердцу
музей. Старый музыкант придерживался истины, высказанной Шенаваром, знатоком
и собирателем ценных гравюр, который утверждал, будто только тогда получаешь
удовольствие от Рейсдаля, Гоббема, Гольбейна, Рафаэля, Мурильо, Греза,
Себастьяна дель Пьомбо, Джорджоне, Альбрехта Дюрера, когда их картины
обошлись тебе не дороже пятидесяти франков за штуку; Понс не признавал
покупок дороже ста франков, и когда он платил за что-нибудь пятьдесят -
значит, настоящая цена вещи была три тысячи. Он не отдал бы трехсот франков
даже за шедевр. Конечно, удачные случаи представляются не часто, но он
обладал тремя свойствами, обеспечивающими успех: ногами оленя, досугом
праздного человека и терпением еврея.
Систематическое коллекционирование в течение сорока лет, сначала в
Риме, а затем в Париже, принесло свои плоды. Возвратясь из Рима, Понс
приобретал ежегодно тысячи на две франков и теперь ревниво охранял от
посторонних взоров собрание разнообразных шедевров, каталог которых доходил