"Оноре де Бальзак. Банкирский дом Нусингена" - читать интересную книгу автора

биржевиков запахом будущей наживы, заставите их приобрести государственную
ренту любой обанкротившейся республики или монархии, хотя новые облигации,
как справедливо заметил Кутюр, выпускаются для того, чтобы оплатить проценты
по старым облигациям этой же ренты, - никто и пикнуть не посмеет! Таковы
истинные принципы золотого века, в который мы живем.
- Чтобы пустить в ход столь сложную машину, - снова заговорил Бисиу, -
Нусингену потребовались, конечно, марионетки. Прежде всего банкирский дом
Нусингена умышленно и вполне сознательно вложил пять миллионов в одно
предприятие в Америке, причем все было рассчитано так, чтобы прибыль начала
поступать слишком поздно. Нусинген опустошил свою кассу с заранее обдуманным
намерением. Для ликвидации надо подыскать причины. У банкирского дома
имелось тогда наличных денег на счетах разных лиц и ценных бумаг около шести
миллионов. Среди вкладов были, между прочим, триста тысяч баронессы
д'Альдригер, четыреста тысяч Боденора, миллион д'Эглемона, триста тысяч
Матифа, полмиллиона Шарля Гранде, мужа мадмуазель д'Обрион, и так далее.
Если бы Нусинген сам создал промышленное предприятие, акциями которого
собирался рассчитаться с кредиторами, пустив в ход те или иные ловкие
маневры, он все же не был бы свободен от подозрений. И он поступил хитрее:
заставил другого создать ту машину, которая должна была сыграть для него
такую же роль, какую играла "Миссисипи"Обращаться к администрации
предприятия, такая-то улица, номер такой-то"; там публика застает служащих с
зелеными козырьками, важных, как понятые.
- Нусинген поддержал банкирский дом Шарля Клапарона всем своим
кредитом, - продолжал Бисиу, - можно было спокойно выбросить на любую биржу
акций Клапарона хоть на миллион. И дю Тийе предложил пустить в ход
банкирский дом Клапарона. Принято. В 1825 году акционеры еще слабо
разбирались в различных коммерческих ухищрениях. Об оборотном капитале они
понятия не имели. Учредители тогда еще не были лишены права пускать в
обращение свои учредительские акции, ничего не вносили в банк и ничего не
гарантировали. Они не снисходили до того, чтобы объяснять акционерам
сущность дела, но лишь советовали им быть благодарными за то, что с них не
требуют больше чем тысячу, пятьсот или даже двести пятьдесят франков. Тогда
не объявляли, что операции "in aere publico"[11] продлятся не более семи,
пяти или даже трех лет и, таким образом, развязка не заставит себя ждать. То
были младенческие годы банковского искусства! В те времена не прибегали даже
к рекламе в виде грандиозных афиш, разжигающих воображение публики и
требующих у всех и каждого деньги...
- Так делают, когда уже никто не хочет их давать, - сказал Кутюр.
- И, наконец, в такого рода делах еще не существовало конкуренции, -
продолжал Бисиу. - Фабриканты папье-маше, набивного ситца, владельцы
цинкопрокатных заводов, театры и газеты еще не набрасывались на загнанного
акционера, как свора псов - на дичь. Крупнейшие дела акционерных обществ,
как говорит Кутюр, пользующихся ныне откровенной рекламой и опирающихся на
заключение экспертов (светочей науки!..), в те времена стыдливо заключались
в укромных уголках биржи, под покровом мрака, в молчании. Хищники исполняли
на финансовый лад арию клеветы из "Севильского цирюльника". Они действовали
piano, piano[12], распространяя слухи насчет надежности предприятия. Они
обрабатывали страдальца-акционера у него дома, на бирже или в обществе с
помощью одних только ловко пущенных слухов, звучавших как tutti[13], когда
курс акций достигал четырехзначной цифры...