"Оноре де Бальзак. Крестьяне" - читать интересную книгу автора

Аллею неожиданно преграждает последняя рощица, объединившая в одну
разумную, стройную, изящную семью дрожащие березки и тополя и все прочие
трепещущие деревья, деревья свободной любви! Отсюда, дорогой мой друг, я
увидел пруд, покрытый лилиями и прочими водяными растениями с широкими
распластанными листьями или узенькими тонкими листочками, а на пруду -
заброшенный челнок, выкрашенный в черный и белый цвет, челнок, кокетливый,
как лодки на Сене, и легкий, как ореховая скорлупка. За прудом возвышается
замок, датированный 1560 годом, построенный из кирпича приятного красного
цвета с каменной связью и обрамлениями по углам и на окнах, еще сохранивших
свои частый переплет (о, Версаль!). Каменные части вытесаны алмазной гранью,
как у Дворца Дожей в Венеции, по его фасаду, выходящему к мосту Вздохов. В
замке строго выдержан в едином стиле только центральный корпус с
величественным каменным крыльцом, куда с двух сторон ведет изогнутая
лестница с выточенными балясинами на перилах, тонкими у основания и
бочкообразными посередине. К главному корпусу примыкают башенки с
островерхой свинцовой кровлей, украшенной травяным орнаментом, и два флигеля
в современном вкусе с галереями и вазами в более или менее греческом стиле.
Тут, любезный друг, симметрии не ищи! Над этими как бы случайно собранными
здесь постройками нависла зеленая сень, от чего пышней разрастается мох на
кровле, а побуревшие семена, осыпаясь с деревьев на крышу, порождают жизнь в
глубоких живописных трещинах. Тут и итальянская пиния с красной корой,
шатром раскинувшая свои ветви, тут и двухсотлетний кедр, и плакучие ивы, и
северная ель, и значительно переросший ее бук. Перед главной башенкой совсем
неожиданные деревья: подстриженный тис, вызывающий в памяти запущенный
французский парк, магнолии, окруженные кустами гортензий, - словом, Пантеон,
где покоятся герои садоводства, когда-то бывшие в моде, а теперь забытые,
как и все герои.
Увидев на крыше трубу с оригинальным орнаментом, из которой шли густые
клубы дыма, я убедился, что вся эта прелестная картина - не оперная
декорация. Раз есть кухня, значит, есть и живые люди. Представляешь ли ты
меня, твоего друга Блонде, которому достаточно попасть в Сен-Клу[3], чтобы
возомнить себя за полярным кругом, - представляешь ли ты меня среди этого
знойного бургундского пейзажа? Солнце немилосердно печет, зимородок сидит у
берега пруда, кузнечики стрекочут, сверчок свиристит, стручки каких-то
бобовых растений лопаются с сухим треском, маки изливают густыми слезами
свое снотворное зелье, и все так отчетливо вырисовывается на фоне
ярко-голубого неба. Над красноватой землей площадки трепещет веселое марево
той натуральной жженки, которая пьянит и насекомых и цветы, обжигает нам
глаза и покрывает загаром лица. Виноград наливается, листва его, подернутая
паутиной белых нитей, посрамит тонкостью своего узора любую кружевную
фабрику. А вдоль всего здания пестреют ярко-голубые цветы кавалерских шпор,
огненная настурция и душистый горошек. Воздух напоен благоуханием тубероз и
цветущих апельсиновых деревьев. Подготовленный поэтическими душистыми
испарениями леса, я наслаждался теперь пряными курениями этого ботанического
сераля. В заключение представь себе на верхней ступени крыльца женщину в
белом платье, подобную царице цветов, - без шляпы, под зонтиком, подбитым
белым шелком, женщину, более белоснежную, чем этот шелк, более белоснежную,
чем лилии, что цветут у ее ног, более белоснежную, чем звездочки жасмина,
дерзко пробравшегося меж балясин, - француженку, родившуюся в России; она
встретила меня словами: "Я потеряла всякую надежду вас увидеть!" Она