"Оноре Де Бальзак. Дочь Евы" - читать интересную книгу автора

до самого подбородка, с множеством чрезвычайно густых рюшей и с длинными
рукавами. Стесняя их грацию, скрывая их красоту, этот туалет придавал им
отдаленное сходство с мумиями; и все же из этих матерчатых футляров
глядели два чарующе-печальных личика. Они терзались, чувствуя себя
предметом умиленной жалости. Где та женщина, - как бы ни была она
безгрешна, - которая бы не хотела возбуждать зависть? Ни одна опасная,
нездоровая или всего лишь сомнительная мысль не грязнила белого вещества
их мозга; сердца у них были чисты, руки - ужасающе красны, здоровье било
через край. Ева, выходя из рук творца, была не более невинна, чем эти две
девушки, когда они вышли из материнского дома и отправились в мэрию и в
церковь, получив простое, но страшное напутствие: во всем подчиняться
мужу, рядом с которым им предстояло спать или бодрствовать по ночам. По их
представлениям, в чужом доме, куда их увозили, не могло быть тоскливее,
чем в материнском монастыре.
Отчего же отец этих девушек, граф де Гранвиль, большой человек,
ученый и неподкупный судья, правда, слишком увлеченный политикой, не
защитил двух юных своих дочерей от губительного деспотизма матери? Увы, в
силу полюбовной сделки, заключенной после десяти лет брака, супруги жили
раздельно в своем собственном доме. Отец взял на себя воспитание сыновей,
предоставив жене воспитывать дочек. Он считал, что для женщин такая
система гнета гораздо менее опасна, чем для мужчин Обе Марии, и без того
обреченные тирании любви или брака, меньше теряли, чем мальчики,
умственный рост которых нельзя было стеснять, ибо способности их могли бы
понести тяжелый урон под давлением религиозных идей, проводимых
последовательно и неумолимо. Из четырех жертв две спасены были графом.
Графиня считала, что оба ее сына - первого из них граф собирался сделать
судьею, а второго прокурором - воспитаны чрезвычайно дурно, к не допускала
какой-либо близости между ними и сестрами. Общение этих бедных детей друг
с другом строго регулировалось. К тому же, когда сыновья бывали свободны
от занятий, граф заботился о том, чтобы они не засиживались дома. Мальчики
приходили домой завтракать с матерью и сестрами, затем отец находил для
них какие-нибудь развлечения в городе: рестораны, театры, музеи, летом -
загородные поездки. За исключением торжественных дней - именин матери или
отца, Нового года, выдачи наград, - когда мальчики оставались ночевать в
родительском доме, чувствуя себя весьма стесненно, не решаясь поцеловаться
с сестрами, за которыми следила графиня, не оставлявшая их наедине с
братьями ни на миг, бедные девочки так редко их видели, что между ними не
могло быть никакой близости. В такие дни только и слышалось: "Где
Мари-Анжелика?", "Что делает Мари-Эжени?", "Где мои дети?" Когда речь
заходила об ее сыновьях, графиня возводила к небу свои холодные и тусклые
глаза, словно молила бога простить ее за то, что она не уберегла их от
нечестия. Ее восклицания, ее умолчания на их счет равнозначны были самым
плачевным воплям Иеремии и вводили в заблуждение сестер, смотревших на
своих братьев как на людей развращенных и безвозвратно погибших. Когда
сыновьям исполнилось восемнадцать лет, граф отвел им комнаты на своей
половине и заставил их изучать юриспруденцию под присмотром одного
адвоката, своего секретаря, поручив ему посвятить их в тайны предстоявшей
им карьеры. В итоге обеим Мариям только в отвлеченной форме знакома была
братская любовь. Когда сестры венчались, один из братьев был товарищем
прокурора в отдаленном судебном округе, другой начинал службу в провинции,