"Константин Бальмонт. Воздушный путь (Рассказы) " - читать интересную книгу автора

это не было. Я уже чувствовал, кроме того, что мне помочь нельзя ничем.
Глухо, но убедительно я ощущал то же самое, что чувствует зверь в лесу,
которого облава окружила кольцом. Облава еще далеко, но зверь знает, что
кольцо неизбежно суживается. Я перестал даже для себя определять те или иные
ощущения точными словами. Каждая вещь говорила со мной безгласно, и я
бессловесно говорил со всем, что было кругом. Душа обменивалась со всеми
вещами - тайными знаками, но ото всего исходили одни лишь уничтожающие
указания.
- Что ж, пойдем обедать, - сказала Мелитта.
Мы вышли на улицу.
В тот год была ранняя весна. Зимние метели выплакались до конца еще в
феврале, а теперь уж было начало марта. Снег стаял. Было солнечно.
Мы шли, и каждая металлическая тумба неудержимо привлекала мое
внимание. Мне казалось, что, если с разбега удариться об нее грудью, грудь
проломишь и смерть будет мгновенной. Рассудок сейчас же начинал
противоречить, и говорил, что это невозможно. Но уже следующая тумба
притягивала взгляд, и казалось, что это чрезвычайно желанно - разбежаться и
изо всей силы удариться грудью о металлический выступ.
Мы зашли в какой-то пассаж. Мелитта вошла в магазин что-то купить. Я
остался снаружи. И пока она там была, я понял с неотступностью, что, если
она не вернется, тогда я могу еще жить и ждать, что, быть может, время
вернет мне прежнюю ясность мысли и я буду снова читать любимые книги,
готовиться к будущему, ибо я чувствовал, что во мне целый мир образов. Я
чувствовал, что или я, или она. Почему? Я не мог бы объяснить себе. Она меня
любила, и я ее любил. Но с тех пор как мы поженились, что-то налегло на меня
проклятием, все ясное стало запутанным, все ранее возможное стало
невозможным. И эта неспособность работать, которую один я мог бы кое-как
переносить, теперь оттого, что я был с ней, была совершенно нестерпима.
Прошли какие-то минуты. Немногие - и бесконечные. Напряженные,
длительные. Я смотрел с суеверным чувством на дверь магазина и ждал. Моя
судьба решалась. Я что-то должен сделать. Или она, или я. Дверь магазина
открылась, и Мелитта вышла оттуда. Она молчала, глаза ее были опущены,
красивое лицо ее было бледно. Что-то печальное и упрямое делало выражение ее
лица застывшим.
Как я любил это лицо. Оно было боттичеллиевское, и одевалась она,
словно одна из женщин Боттичелли. А это было давно, когда в России еще не
знали Боттичелли и не говорили о нем. Не знал его и я, несведущий провинциал
и не кончивший студент. Большие серые глаза, с продольным разрезом, белый
выпуклый лоб, светлые вьющиеся волосы, узорные красные губы. Как целовали и
как любили они целоваться, эти узорные губы. И после поцелуя оставляли в
сердце грусть. Мы женились против воли моих родителей, и теперь я был с ними
в ссоре. Я был в размолвке и с большею частью своих товарищей после женитьбы
на ней. Она смеялась метко и уничтожающе над нашими революционными
замыслами, и я постепенно отдалился от кружка, к которому раньше
принадлежал. Сверстники мои, хранители народовольческих реликвий, как она их
называла, считали меня чуть ли не изменником или вовсе изменником. Ведь я
как раз тогда еще начал писать стихи и напечатал целую книгу их, и в них
совсем-совсем не было никаких общественных тенденций. Мои товарищи
радовались, что книга не имела ни малейшего успеха, и видели в этом
достойную кару моего отступничества.