"Вольдемар Балязин. Отец и сын: Николай I - Александр II ("Неофициальная история России" #11) " - читать интересную книгу автора

пережитых волнений стала трястись голова, и эти конвульсии не проходили у
нее до конца жизни. А когда она испытывала моральные или физические
страдания, болезнь обострялась. Когда Николай и Александра Федоровна впервые
встретились после мятежа, оба они были потрясены до крайности. Императрица
упала на грудь мужа, и сам Николай был в состоянии, близком к обмороку.
Воскликнув: "Какое начало царствования!" - император пошатнулся и упал на
руки одного из приближенных.
Вечером 14 декабря, когда в Зимний дворец начали привозить первых
арестованных, Николай писал командующему 2-й армией графу Остен-Сакену:
"Любезный граф! Что могу сказать вам? Я ваш законный государь, и Богу было
угодно, чтобы я стал самым несчастливым из государей, потому что я вступил
на престол ценою крови моих подданных! Великий Боже, какое положение!" Те же
самые чувства и почти в тех же словах он излил тогда же в письме к
Константину Павловичу. Правда, с течением времени Николай переосмыслил свое
отношение к событиям 14 декабря 1825 года, по-новому оценив и свои
собственные действия, но для этого потребовалось много времени размышлений.
О том, каким виделось ему все случившееся тогда в Петербурге, рассказал в
своей книге "Россия в 1839 году" писатель и путешественник Астольф де
Кюстин, так передававший свою беседу с Николаем:
"- Уже начало царствования обеспечило Вам справедливые похвалы, а во
время холеры Вы поднялись еще на гораздо большую высоту. При втором
восстании (так де Кюстин назвал холерный бунт 1831 года - В. Б.) Вы проявили
ту же власть, но сдержанную благородной преданностью человечеству. Силы
никогда не покидали Вас в минуты опасности.
- Вы воскрешаете в моей памяти минуты, без сомнения, лучшие в моей
жизни, но казавшиеся мне тогда самыми ужасными.
- Я понимаю это, Ваше Величество. Чтобы покорить природу в себе и
других, необходимо усилие...
- Страшное усилие, - прервал меня государь, - отчет в котором отдаешь
себе лишь много позже.
- Да, но в это время чувствуешь себя вдохновленным.
- Я этого не чувствовал, я исполнял лишь свой долг. В подобных случаях
никто не может знать заранее, что он скажет. Бросаешься навстречу опасности,
не спрашивая себя, как из нее выйдешь.
А в этот день, 14 декабря 1825 года, вернувшись с Сенатской площади,
Николай взял Сашу, одетого в гвардейскую форму, за руку и вывел во двор
Зимнего дворца, где стоял верный ему гвардейский саперный батальон, шефом
которого был он сам. И это запомнил Саша. Казалось бы, слезы матери,
всеобщее волнение, окружавшее его в Зимнем дворце, волнение столь необычное
в сдержанной на проявление чувств царской семье, должны были заронить в его
сердце ненависть к тем, кто стал причиной всего этого и заставил всех его
ближних несколько часов трепетать за жизнь отца. Однако же этого не
произошло... Через пять лет после тревожного дня 14 декабря, уже в 1830
году, отец как-то зашел на урок к сыну и стал слушать, как его учитель
истории В. А. Жуковский рассказывает ему о событиях 14 декабря 1825 года.
Когда рассказ был окончен, Николай спросил: "Саша, как бы ты наказал их?" И
мальчик, потупив глаза, тихо ответил: "Я бы простил их". А еще через семь
лет после этого Александр первым из русских цесаревичей поехал в Сибирь. Он
не только с симпатией и интересом отнесся к декабристам, все еще отбывавшим
наказание, но, возвратясь в Петербург, предстал перед отцом горячим их