"Вольдемар Балязин. Эпоха Павла I" - читать интересную книгу автора

"медвежьем углу", от которого до ближнего уездного городка Боровичей считали
сорок верст. Двухэтажный отцовский дом обветшал, сад почти одичал, и даже
маленькая бревенчатая церковка, построенная во имя святого Александра
Невского, тоже пришла в запустение.
Как только Суворова привезли в Кончанское, к нему тут же явился
боровичский городничий премьер-майор Вындомский, оказавшийся, впрочем,
весьма порядочным и, как показало время, доброжелательным офицером.
В июле приехала дочь Наташа, два года назад вышедшая за Николая
Зубова - брата всесильного фаворита Екатерины Платона Зубова. Тогда ее брак
считался блестящим, сейчас марьяж уже был не тот - Екатерина II умерла,
звезда братьев Зубовых закатилась. Наташа приехала с маленьким сыном
Сашенькой, чему дед был несказанно рад. Но радость оказалась мимолетной:
осенью дочь с внуком уехала в Петербург. Ближе к зиме появился в Кончанском
Николаев, тот самый, что увозил Суворова из Кобрина, уже повышенный в чине,
ставший официальным осведомителем властей.
Узнав об очевидной немилости государя к фельдмаршалу, оживились все
недоброжелатели Александра Васильевича. Майор И. Ф. Чернозубов вчинил ему
иск на восемь тысяч рублей, полковник Л. Шиллинг фон Канштадт - на три с
половиной тысячи. Всех превзошел польский граф Ворцель, представив иск на
пять тысяч шестьсот двадцать восемь червонцев. Не осталась в стороне и
Варвара Ивановна, потребовавшая от мужа его московский дом и ежегодную
пенсию в восемь тысяч рублей. И в результате получилась кругленькая сумма -
около ста тысяч, а доход его со всех имений составлял лишь половину этого...
Что оставалось Суворову?
Он работал в саду, много читал, не теряя интереса к текущим
отечественным и европейским делам, особенно пристально следя за "неистовым
корсиканцем" и его комбатантами. Подружился с местным священником, посещал
все службы, а по праздникам вместе с крестьянами пел на клиросе.
По соседям-помещикам почти не ездил, отговариваясь, что сие запрещено
ему государем, ибо он - в ссылке, что, впрочем, так и было, потому и к нему
визитов тоже почти никто не делал.
А когда однажды собрались в его доме гости и с интересом стали
расспрашивать Александра Васильевича о его необыкновенной жизни, о поступках
его, часто столь непривычных, а порой и просто поразительных, Суворов так
ответил им: "Хотите ли меня узнать? Я вам себя раскрою: меня хвалили цари,
любили солдаты, мне удивлялись друзья, ненавистники меня поносили, при дворе
надо мною смеялись.
Я бывал при дворе, но не придворным, а Эзопом и Лафонтеном: шутками и
звериным языком говорил правду. Подобно шуту Балакиреву, который был при
Петре Первом и благодетельствовал России, кривлялся и корчился.
Я пел петухом, пробуждая сонливых, угомоняя буйных врагов Отечества.
Если бы я был Цезарь, старался бы иметь всю благородную гордость души его,
но всегда чуждался бы его пороков".
Однако такие застольные беседы были весьма редкими, да и
соседи-помещики оставляли желать лучшего, и потому Суворов предпочитал
одиночество, памятуя слова великого англичанина Джона Мильтона: "Одиночество
порой - лучшее общество".
6 февраля 1799 года примчался к Суворову флигель-адъютант С. И.
Толбухин с рескриптом Павла от 4 февраля: "Граф Александр Васильевич! Теперь
Римский император требует Вас в начальники своей армии и вручает Вам судьбу