"Дмитрий Балашов. Вечер столетия (Святая Русь, #7) [И]" - читать интересную книгу автора

Батько Олексей разве ушел бы? Да ни в жисть! И бояр бы взострил, и народ
послал на стены! Ты баешь, книжен он и все такое прочее... А ведаешь,
сколь тех книг погибло, дымом изошло, кои батько Олексей всю жисть
собирал! Тамо такие были... что мне и не выговорить! Грецки, сорочински,
халдейски, всяки там... коих и твой Киприан не читал! Сочти и помысли:
сколь могло на тех книгах вырасти ученого народу!
- Митяй... - начал было Василий.
- А што Митяй! - оборвал отец. - И книжен был, и разумен!
- А галицки епархии... Кабы не Киприан...
Но отец и тут не дал ему говорить:
- Не верю! Я вон мыслил Соню за Ягайлу отдать, а ни лысого беса не
вышло бы все одно! Прелаты латынски не позволили бы, передолили! Ульяна
вон и та не сумела Ольгерда на православие уговорить, обадить... Так и
помер! Кто бает - язычником, кто бает - христианином, а Литву все одно
католикам отдали! И Витовтовой дочери, сын, боюсь!
Дмитрий сидел большой, тяжелый, оплывший, с нездоровыми мешками в
подглазьях, и Василию вдруг горячо, по-детски стало жаль родителя.
Захотелось обнять его, прижаться, как когда-то в детстве, расцеловать,
утешить. Видимо, и Дмитрий что-то понял, скоса глянув на сына, утупил очи,
вздохнувши во всю жирную грудь, произнес тихо:
- Овогды не чаял, дождусь ли... Тута колгота в боярах, Юрко прочили в
место твое. Не подеритесь, сыны, на могиле моей, не шевельните костью
родительской!
("Не кто иной, как Федька Свибл! - с тайной злостью на отцова
возлюбленника подумал Василий. - То-то Юрко зверем на меня глядит!")
Дмитрий помолчал, вновь поднял на сына глаза, требовательные,
взыскующие:
- Доносят, с дочерью Витовтовой слюбились тамо? Я ить прочил Софьюшку
за князя Ягайлу отдать, дабы и Литву... - Он не договорил, задумался.
Вопросил вдруг тревожно: - Не съест тебя Витовт твой?
- Не съест! Литовски жены, почитай, никого еще не съели! Ни Семена
Гордого, ни нашего Владимира Андреича, ни Бориса Кстиныча, ни Ивана
Михалыча Тверского, ни Ваню Новосильцева, - отмолвил Василий, прикровенно
улыбнувшись. Не над отцом. Вспомнилась Соня, и словно теплом овеяло.
Дмитрий помолчал, понял. Опять свесил голову.
- Ну, тогда... А все одно, пожди! Как тамо и што. Ноне не вдаст ю
замуж, Ягайло воспретит, круль дан! - Отец отмахнул головой, отвердел
ликом: - Хочу, сын, великое княжение тебе оставить в вотчину, по заповеди
Олексиевой. Пора! Не все нам ордынски наказы слушать! Кошка доносит, царю
нонь не до нас, уступит... Ну, и я... Батько Олексей, покойник, того и
хотел! К тому половину моих московских жеребьев тебе одному отдаю, на
старейший путь. Да Коломну, да волости, да прикупы... В грамоте все
писано! Братья не обездолены тоже... Ну и - велю мелким князьям на Москве
жить! За доглядом твоим штоб и под рукою всегда. Без того - двору
умаление. У царя ордынского вон подручные царевичи тоже под рукою живут,
не грех перенять!.. Владимир Андреич будет тебе, как и мне, младшим
братом. Началуй! Великую власть тебе вручаю, не урони! А уж коли Господь
отымет... Али деток не станет у тя, тогда Юрко... А до того ты ему в отца
место. Помни! Не задеритесь, сыны! - вновь требовательно повторил он и
замолк, свесил голову. Видимо, затем только и звал: повестить о завещании.