"Дмитрий Балашов. Степной закат (Святая Русь, часть восьмая) [И]" - читать интересную книгу автора

ЭПИЛОГ

________________________________________________________________


ГЛАВА ПЕРВАЯ

На Торжок, как надеялись все кмети его полка, не пошли. Не доходя
города за день пути, Владимир Андреич распустил большую часть рати в
зажитье. Начался грабеж деревень и торговых рядков. Воеводы тем часом вяло
пересылались с новоторжцами, надеясь, как видно, на добровольную сдачу
города. Великий князь Василий остался в Москве. Заместо себя послал с
Владимиром Андреичем брата Юрия. Верно, надеялся обоих недавних соперников
своих удоволить новгородским добром и лопотью. (А при какой оплошке
ратной, - толковали иные, памятуя рязанский разгром, - на них же и свалить
неудачу похода!)
Впрочем, о новгородской рати и слыху не было. Вольный город,
по-видимому, как бывало не раз и не два, бросил новоторжцев во снедь
неприятелю, а сам отсиживался за синими лесами, выжидая исхода нынешнего
ратного розмирья.
Весна шла, близила, надуваясь почками тальника, являя себя в зелени
осиновых стволов, в птичьем грае и суетне. Копыта, ополден, вязли в
рыхлом, подтаявшем снегу, и уже сломались, исчезли сиреневые зимние
сумерки, вечерняя даль дышала беспокойною серо-сизою мрачностью, а во все
еще ледяном ветре, от которого стыли пальцы в перстатых рукавицах, уже
чуялась жажда нового жизнетворения. И конь тревожно ржал, вздрагивая всей
кожей, и Иван, вглядываясь в ночь, вздрагивал, будто там, за густою
щетиною лесов, за снегами, да скованными льдом озерами, за кровлями
настороженных, не вздувающих огня, опасливо прижавшихся к земле чужих
деревень, ждет его то, неясное и далекое, что блазнило, и манило, и
обманывало всю жизнь - жизнь, которая, когда тебе тридцать пять и убыль
сил становит все заметнее, можно признаться, уже покатила к закату...
Да и - какое там! Когда вместо мгновенного взора из-под пушистого
плата над низкою новогородской головкой густой надрывный заполошный
жоночнй вой сопровождает нынешнюю ратную страду, татьбу ли...
Иван Федоров, за всю жизнь так и не научившийся грабить (а тут еще и
своих, русичей!), невольно морщился и отворачивал лик, а то и одергивал
грубо зарвавшегося кметя, когда тот, озорства ради, поджигал крестьянский
стог. Слишком знал, что, может, как раз без этого стога мужику будет не
дотянуть до лета, до новой травы, придет тогда скармливать издыхающей
скотине старую солому с крыш...
Впрочем, до сенов ли, когда и саму скотину угоняли стадами! Невольно
сжимались челюсти, слыша надрывный зык голодной недоенной худобы и
заполошный вой раскосмаченных жонок, вцеплявшихся в уволакиваемых
ратниками коров и овец. Знал, что зажитье - основной прибыток воина, и для
него самого верный Гаврила стерег, подкармливая, двух хороших стельных
коров и широкозадого могутного мерина - его долю в добыче, а все одно,
зорить чужие, выстраданные крестьянские животы было мерзко. Даже и ко
князю Василью порою возникало недоброе чувство: сидит на Москве, цацкается
со своей литвинкой, Витовтовой дочерью, глянул бы хоть, каково тут по его