"Дмитрий Михайлович Балашов. Бремя власти (Роман)" - читать интересную книгу автора

возы и сани из провалов и водомоин в рыхлых весенних путях, из снежной
каши в самом деле развезшихся дорог, незаботно оставляя тяжелый припас в
новгородских рядках до сухого летнего пути, шли, и шли, и шли, торопливо
откатывая домовь, домовь, домовь! К жонкам, в дымные избы. Ладить упряжь и
снасть, пахать, сеять. И уменьшалась, растекаясь, рать, ручейками уходя в
налитые солнцем леса, в синюю даль дорог. Уходили суздальцы, уходил
владимирский полк, нынче пришедший под воеводством суздальского князя (не
вс╕ и не вдруг выдала ему Орда!). Уходили, откалывались тверичи, шли,
приметно избирая иные от московитов дороги, и таяло, уменьшалось войско
великого князя. А лица у всех радостные, весенние - никто не хотел
ратиться в этой войне!


Вот сейчас он выйдет из полутьмы церковной. Будут двор, нищие, что
ждут его, великокняжеской, неукоснительной милостыни, храмоздательство,
затеянное ради нового греческого митрополита Феогноста, бояре с делами,
дьяки с грамотами и старший сын Симеон, такой еще мальчик, столь еще
беззащитный пред грозным величием власти!
Иван поднимает лик горе, и долго глядит на большого <Спаса>
московской работы, и видит вдруг, что лик Спаса суров и жесток, и
пронзителен зраком, и морщины округ широко разверстых глаз и около рта
Спасителя тонки и горьки. С кого писал образ сей московит-иконописец? Чей
зрак, чью густоту волос, чью жесткую сеть морщин держал он в мысленном
взоре своем? Иван редко гляделся в полированное серебро зеркала и забывал
порою о печатях времени на лице своем. Но сейчас постиг, припомнил и
ужаснулся: лик Спаса на иконе не являет ли тайная тайных его, княжого
лица? Понимал ли его иконописец? Провидел ли умным взором или сам для себя
неожиданно измыслил такое? Или жестокое столь вкоренилось нынче в
московском дому, что и писец иконный, мысля о Спасе, не иначе видит
горнего учителя нашего, Иисуса Христа?
"Господи! К тебе прибегаю! О земле своей пекусь я в жестоце и хладе
сердца своего! Повиждь и внемли нижайшему рабу своему!"
Он рывком встает с колен. Осеняет себя последний раз крестным
знамением. А земля - вот она! Курящие паром поля, леса и деревни,
муравьиная работа мужиков и баб... И неостановимое, как время, возрождение
тверской силы.


ГЛАВА 2

За порогом церкви его обняла и разом успокоила сверкающая свежесть
мая, лезущая отовсюду трава, рудо-серые просыхающие бревна, и нечаянные
березки по-за теремами в зеленом дыму, и заречный простор лугов и красных
боров по-за верхами стен, и легкий - после ладанного дыма - ненасытимый
весенний дух с той, луговой стороны.
Стража раздалась посторонь. Он ступил с крыльца и пошел, строго
утупив очи, не хотя видеть выставленного напоказ и немо, а то и с легким
жалобным ропотом протянутого к нему человечьего уродства. Все же пришлось
придержать шаг и, раскрыв калиту на поясе, достать горсть серебра,
которое, однако, не стал нынче сам раздавать нищим, а передал