"Дмитрий Михайлович Балашов. Бремя власти (Роман)" - читать интересную книгу автора

постельничему, примолвил негромко:
- С рассмотрением!
И тот, с полуслова поняв великого князя, приотстав, начал обходить,
расспрашивая и оделяя, нищую братию. <Только на молитве и оставят в
покое!> - подумал Иван, уже не радуя солнечному дню, и убыстрил шаги.
Впрочем, от домовой церкви до крыльца теремов путь был недолгий.
От глыб камня, привезенного по зиме санным путем и сваленного в
высокие кучи прямо на снег, тянуло погребным, кладбищенским холодом. Земля
округ куч была еще сырая: видно, недотаял заваленный камнем лед там,
внутри. Камень ломали еще с осени и возили на Москву с Филипьева поста до
Пасхи - доколе стоял лед и держали пути, - загородив и заставив камнем
едва не пол-Кремника. Резко чернели невдали, под невысоким утренним
солнцем, рвы начатой церкви Ивана Лествичника. <Послезавтра закладка
храма!> - напомнил себе Иван, поглядев в тот конец. Послезавтра, двадцать
первого мая, был день памяти кесаря византийского Константина и его жены
Елены - основателей Царьграда, второго Рима. День этот для закладки Иван
выбрал сугубо и со смыслом. Иван Лествичник - соименный Ивану святой, а
Еленою зовут его супругу. Все было со значением, и хоть въяве слова о
третьем Риме - Москве и не были сказаны, но - чтущий да разумеет! Выбор
имен и освященного дня говорил о многом, и ученому греку Феогносту то
будет зело явственно!
Новый митрополит, спасший его под Псковом, был еще не стар, ясен
зраком, велегласен и деятелен. Под смуглотою южного загара просвечивал
здоровый румянец, в движеньях являлись твердость и быстрота. Все говорило
о нраве решительном и самоуправном, даже самовластном. Было достаточно
внятно, что послали его неспроста, а сугубо вопреки и вперекор московскому
хотению поставить своего преемника Петру, Феодора, отвергнутого
цареградской патриархией. И в этой решительности патриаршей были свои язва
и заушение. Мнилось прежде, при Петре еще, возможет и в Орде одолеть
христианская вера русская. Не одолела. Не на том ли сломался и сам Михайла
Тверской? Не оттого ли так и с Царьградом ныне круто содеялось? Словно с
воцареньем в Орде Узбека поменела, умалилась лесная Владимирская Русь!
Словно уже и не с кем, и не с чем считаться кесарям и патриархам
византийским на здешней земле! А может быть, и еще того хуже! О чем и
думать соромно. В Цареграде рать без перерыву, внук встал на деда.
Андроник Третий на Андроника Второго. Византийские кесари ищут теперь
помочи у франков да фрягов, сносят с римскими папами... Не в угоду ли
католикам назначен на Русь Феогност? Тогда все даром и все впусте!
При встрече новый митрополит, посетив гробницу Петра и бегло озрев
Кремник, посетовал на скудость града Москвы. Свысока оглядев рубленые
терема, клети и церкви, изрек мимоходом:
- Прилепо стольному граду имати храмы, из камени созиждены!
Рек - и как окатило стыдом. Иван бросил тогда почитай все, что имел,
на каменное храмоздательство, дабы заносчивый грек внял и постиг, воротясь
на Москву, что не слаб и не жалок перед ним властитель Владимирской Руси.
(Хоть и то примолвить надобно, что не от великой силы заманивает он к себе
митрополита русского. Уедет Феогност в Литву, к Гедимину, и - всему конец:
Москве, великому княжению, а может, и самой русской земле!)
Как долго покойный Петр молил его создати храм Успения Богоматери, и
как долго собирался он, как медлил исполнить волю Петра! И сколь своего,