"Дмитрий Михайлович Балашов. Бремя власти (Роман)" - читать интересную книгу автора

как бы отчуждаясь. Здесь, напротив, вели бережно и сами жались к корове, к
теплу ее обширного чрева, приноравливая свои шаги к разлатой колеблющейся
поступи вековечной крестьянской кормилицы. Женщина шла пригорбясь, изредка
нашептывая слова древнего скотьего заговора, и вела бело-пеструю красулю
на веревке за собой, а та покорно, покачивая рогатою большой головой,
ступала за нею вслед, изредка взмахивая хвостом и слизывая с губ большим
шершавым языком капли дождя. Шерсть на ней потемнела и лоснилась от
стекающей влаги. Мальчик шел сзади, дабы подгонять корову, но он не
столько подгонял, сколько сам старался не упасть. Поминутно спотыкаясь на
ветках и корнях дерев, он то отставал, то вновь подходил к самому крупу
коровы и очень хотел тогда ухватиться руками за коровий хвост и так идти
за нею, но боялся это сделать и только изредка касался рукой мокрой и
теплой коровьей шерсти с робким обожанием и благодарностью к доброму
большому зверю.
Остановясь в очередной раз, женщина достала деревянную мису и,
пристроив ее между ног, стала доить корову. Нацедив миску, поднялась и
сперва протянула ее мальчику. Тот отпил немного и молча отдал матери. Она
стала пить мелкими глотками, не спеша, и пила долго, но выпила тоже
немного и вновь отдала мису мальчику. Оба и вдруг подумали о хлебе - хлеба
не ели они уже очень давно, - но ни он, ни она не сказали ничего. Так, по
очереди, допили они молоко, и мать первая, сделав усилие, встала, сказав:
- Поидемо. Ночь...
И мальчик тоже встал, закусив губы, и пошел опять сзади коровы, желая
и не решаясь ухватиться за коровий хвост.
Ни по одежде - туго замотанному темному плату и долгому платью
женщины, ни по ее мокрому, с мужского плеча, зипуну, ни по долгой рубахе и
латаной свите мальчика в липовых лаптишках нельзя было сказать, кто они и
даже - какой поры. Века неслышно текли над ними, сотни годов, и в любом из
протекших столетий, после пожаров, недородов, моровых поветрий и войн,
когда появлялись так вот бредущие по дорогам бабы с детями, с коровами в
поводу, значило это, что не угасла еще и вновь и вновь возрождается жизнь
на земле.
Сгущались сумерки, и упорный мелкий дождь бормотал все сильней.
Мокрые ветви хлестали женщину по лицу. Мальчик часто спотыкался, но не
плакал. Раз, остановясь, они прислушались, и сквозь шум ручья в чаще
расслышали далекие редкие удары секиры.
- Дедушко наш! - сказала женщина севшим от усталости сиплым голосом.
- Дедушко наш дровы рубит!
Осторожные удары едва-едва доносились сквозь сплошной, все
покрывающий шорох дождя.
- Это наш тятя, - сказал мальчик, - наш тятя, твой и мой!
И женщина, оглянув на сына, не захотела или не посмела возразить. Муж
ее, сын старика и отец мальчика, был убит, и теперь без старика свекра ей
бы и совсем пропасть.
Она окликнула мальчика, сказав что-то по-мерянски, он промолчал, и в
тишине только капли дождя шуршали и шуршали, опадая с ветвей, да, чавкая,
ступала корова, и наконец ответил ей по-русски, с детским упорством,
схожим с упорством дождя. Женщина, пробормотав что-то, поправила волосы
под платком, засунув мокрую прядь под сбившийся повойник, и снова они шли
и шли в сгущающихся сумерках и коровий хвост однообразно ударял по мокрым