"Невероятное путешествие" - читать интересную книгу автора (Барнфорд Шейла)

1

Это произошло в Канаде, на северо-западе широко раскинувшейся провинции Онтарио, — в крае нетронутой лесной глуши, бесконечных цепей пустынных озер и стремительных рек. Тысяч миль проселков, бревенчатых лежневок, заросших лесных дорог, ведущих к заброшенным приискам, и тропок, не отмеченных ни на одной карте, пересекают провинцию вдоль и поперек. Это страна уединенных ферм, маленьких городов и деревень, одиноких хижин промысловиков и лагерей лесорубов. Почти вся промышленность края работает на крупные целлюлозно-бумажные компании, их лесозаготовительные концессии вторглись в самую глубь лесов; есть здесь и шахты — земля богата полезными ископаемыми.

Это край трапперов[1] и индейцев, на тихие лесные озера прилетают иногда и охотники на маленьких самолетах-амфибиях, живут здесь и мечтатели, давно потерявшие связь с реальной жизнью, живут люди, удалившиеся от цивилизации навсегда. Но все они — не больше чем горсть песка в океане пустыни, край этот — край безмолвия и тишины, царство диких зверей, которым никто и ничто не мешает.

Тут водятся лось и олень, бурый и черный медведь, рысь и лиса, бобры, ондатра и выдра, норка и куница. Во время перелетов вдаль здесь отдыхают дикие утки и канадские гуси. В лесных озерах и прозрачных реках множество рыбы: кета и пестрая форель, хариусы, щуки и белые сиги.

Почти полгода страна покрыта снегом: долгие недели температура держится много ниже нуля; весна не наступает здесь постепенно — вдруг, неожиданно и бурно приходит короткое лето, все буйно растет и цветет, а затем — также внезапно — наступает осень.

Для обитателей края осень — прекрасное завершение года. Стоят прохладные, хотя и солнечные дни, воздух бодрит, голубое небо безоблачно, медленно кружатся листья, всюду, насколько видит глаз, — горящие яркими красками деревья в осеннем убранстве.

Вот по этой стране и прошли три путешественника и это было в дни короткого индейского лета.

Джон Лонгридж жил в нескольких милях от маленького города в старом каменном доме, принадлежавшем его семье уже несколько поколений.

Это был высокий, суровый, привлекательный мужчина лет сорока, холостяк, писатель по профессии, автор нескольких исторических биографий. Он проводил много времени в путешествиях, собирая материал для книг, но всегда возвращался в свой удобный старый дом, где много и с удовольствием работал. Он любил его уют, который поддерживала пожилая чета — миссис Оукс и ее муж Берт, жившие в небольшом коттедже в полумиле от Лонгриджа. Миссис Оукс ежедневно приходила убирать и готовить, Берт топил печи, ухаживал за садом, и делал другую работу. Они тихонько занимались своим делом, не нарушая покоя Лонгриджа, между всеми ними царило полное согласие.

Накануне события, о котором пойдет речь, примерно в конце сентября, Лонгридж сидел у горящего камина в своей уютной библиотеке. Шторы были задернуты, по книжным полкам и потолку скользили, играли блики огня. Маленькая затененная лампа бросала пятно света на стол, возле которого стояло глубокое кресло.

В комнате было очень тихо. Слышался лишь треск поленьев да шуршание газеты, которую читал Лонгридж, читал с трудом, потому что на коленях у него дремал пшеничного цвета сиамский кот, подобрав под себя шоколадные передние лапы; сапфировые глаза его щурились, когда он глядел в огонь.

На полу, положив костистую, в шрамах, голову на ногу хозяина, растянулся старый, белый английский бультерьер. Его миндалевидные глубоко посаженные глаза с розоватыми ободками были закрыты; большое треугольное ухо на фоне пламени казалось розовым и почти прозрачным.

Неискушенный человек нашел бы бультерьера с его угловатым профилем, приземистым туловищем на коротких лапах и хвостом, похожим на ременный хлыст по меньшей мере странной и безобразной собакой. Но истинный ценитель увидел бы в старом псе настоящую породу: крепкие мышцы и сухожилия, унаследованные от предков, привыкших к суровой борьбе, говорили, что это любопытная смесь злости и бесстрашия с преданностью и понятливостью.

Пес дергался и часто вздыхал во сне, как все старые собаки, облезлый же хвост его был неподвижен.

У двери, положив морду на лапы, лежала вторая собака. Ее карие внимательные глаза глядели настороженно. Это был большой рыжий Лабрадор — легавая собака могучего сложения с широкой благородной головой и длинной, но тупой на конце доброй мордой — потомок сильных и трудолюбивых собак. Лонгридж встал с кресла, осторожно сняв с колен кота и высвободив ногу из-под головы старой собаки, подошел к окну и отдернул тяжелый занавес.

Большая оранжевая луна вставала из-за деревьев в дальнем конце сада. Ветер легонько постукивал в окно веткой старой сирени. Было так светло, что Лонгридж ясно увидел весь сад, листья, медленно летящие через лужайку, и поздние астры на клумбах.

Лонгридж отошел от окна, пройдя через комнату, включил верхний свет и открыл стенной шкафчик. Там на подставках стояло несколько ружей, и он внимательно стал их разглядывать, ласково касаясь пальцами гладких ложей. Наконец, он выбрал прекрасное двуствольное охотничье ружье с тонкой гравировкой; открыл его и заглянул в поблескивающее дуло.

Лабрадор тотчас же бесшумно поднялся и навострил уши.

Хорошо смазанное ружье открылось и закрылось с легким щелчком, собака заскулила, в ее глазах был упрек. Лонгридж поставил ружье на место. Пес снова уже лежал отвернувшись. Лонгридж подошел к нему, нагнулся, чтобы приласкать его, но тут зазвонил телефон так неожиданно и пронзительно в этой тишине, что кот возмущенно спрыгнул с кресла, а бультерьер неловко вскочил на ноги. Лонгридж поднял трубку и услышал далекий прерывающийся голос миссис Оукс.

— Говорите громче, миссис Оукс! Я плохо вас слышу!

— Я вас тоже, — ответила она. — Сейчас лучше? В котором часу вы уезжаете утром, мистер Лонгридж?.. Как?.. Вы можете громче?

— Примерно в семь! Хочу попасть на Хирон-лейк до темноты! — кричал Лонгридж, потешаясь возмущенным видом кота. — Но вам незачем приходить к этому времени, миссис Оукс…

— Что вы сказали? В семь? А ничего, если я приду около девяти? Моя племянница приезжает ранним автобусом и мне хотелось бы ее встретить. Но я боюсь оставлять собак одних долго…

— Разумеется, встретьте ее! — прокричал Лонгридж во все горло, так как шум в трубке усилился. — С собаками все будет в порядке. Я выведу их утром…

— Благодарю вас, мистер Лонгридж. Около девяти я непременно буду. Что вы сказали о собаках? Не беспокойтесь за них, мы с Бертом посмотрим… скажите старому Боджеру… приносить мозговые косточки… О, подождите, я сейчас…

Но Лонгридж не успел ответить — телефон вдруг замолк. Он с облегчением положил трубку и огляделся.

Старый пес влез на кресло и, теперь, прикрыв глаза, лежал и ждал хозяина. Лонгридж, напустив на себя свирепый вид, назвал его подлым приспособленцем, изнеженным варваром, позором своих предков и его хозяина. Тут он сделал паузу и с ударением произнес:

— Очень гадкая собака!

Услышав эти страшные слова, терьер прижал уши, скосил глаза, так что они скрылись за веками, растянул губы в своем роде извиняющейся улыбке и задергал кончиком безобразного хвоста. Эта пародия на скорбь вызвала у Лонгриджа улыбку, он похлопал пса по костлявой голове и поманил вниз, приглашая погулять.

Старая собака — настоящий клоун — съехала наполовину с кресла, так что задние лапы остались на сидении, замахала хвостом и слегка подтолкнула кота, сидящего на полу, как египетская статуя, закрыв глаза и подняв голову. Кот издал гортанный звук и ударил лапой по розово-черному носу бультерьера. Затем они вместе кинулись к двери, где их уже ждала молодая собака, чтобы вместе пойти на прогулку.

Лонгридж отворил дверь, ведущую в сад, и обе собаки и кот, толкаясь, протиснулись мимо его ног и выбежали на свежий ночной воздух.

Он стоял на крыльце, спокойно дымя трубкой, и наблюдал за животными. Ритуал их вечерней прогулки никогда не менялся: первые несколько минут каждый в одиночку исследовал местность, затем наступал момент, когда все трое собирались у бреши в ограде сада, и, помедлив немного, выскакивали наружу, в раскинувшиеся за забором поле и лес.

Лонгридж следил за ними, пока они не исчезли в темноте (дольше всех, конечно, был виден белый бультерьер). Тогда Лонгридж выбил свою трубку о каменную ступеньку и возвратился в дом: они вернутся не раньше чем через полчаса.

Лонгридж вместе с братом владели небольшой хижиной на берегу озера Хирон-лейк, милях в двухстах от дома. Дважды в год они проводили там вместе две-три недели, живя так, как им хотелось: осенью охотились, а весной ловили рыбу.

Прежде Лонгридж просто запирал дом и уезжал, оставляя ключ миссис Оукс, которая раза два в неделю приходила, чтобы протопить и проветрить его. Но теперь появились эти животные. Он собрался было отвезти их на это время в город, в питомник, но миссис Оукс энергично запротестовала — она успела привязаться к неразлучному трио — и заявила, что будет присматривать за ними — это лучше, чем поместить бедных бессловесных тварей в клетки, где они, не дай бог, подохнут с голоду!

Итак, было условлено, что миссис Оукс с мужем будут опекать трех питомцев Лонгриджа во время его отсутствия. У Берта как раз сейчас была работа в саду, так что животные смогут большую часть времени проводить на улице, а миссис Оукс взялась их кормить и приглядывать за ними в доме.

Уложив вещи, Лонгридж вошел в библиотеку, чтобы задернуть шторы и тут вспомнил, что не напомнил миссис Оукс о том, что следует заказать кофе и пополнить запас продуктов в доме. Сев за письменный стол, Лонгридж вырвал листок из блокнота.

«Дорогая миссис Оукс, — писал он, — пожалуйста, закажите еще кофе и восстановите запас консервов. Я возьму собак (и Тао тоже, разумеется)…»

Он исписал весь маленький листок бумаги и, вырвав еще один, продолжал:

«…на прогулку перед тем, как уехать я дам им чего-нибудь поесть, так что не особенно верьте нашему жадному белому другу, если он станет прикидываться, будто умирает с голоду. Не слишком волнуйтесь за них — уверен, что все будет прекрасно».

Последние несколько слов он написал с улыбкой. Миссис Оукс была всецело предана бультерьеру, чем тот частенько пользовался — и всегда с неизменным успехом.

Лонгридж положил записку на стол под стеклянное пресс-папье и отворил дверь, в которую уже скреблись животные.

Старый пес с котом вбежали в комнату, впустив струю свежего воздуха, со двора, и, как всегда, радостно приветствовали Лонгриджа. Молодой же пес вошел невозмутимо и встал, со стороны наблюдая, как бультерьер хлестал хвостом по ногам человека, а кот прижимался к ним, мурлыча на всю комнату, пока хозяин не погладил его. Тогда кот пошел в библиотеку и свернулся у теплого камина. Позже, когда остывала зола, он обычно перебирался на радиатор, а иногда среди ночи прокрадывался наверх и сворачивался рядом со старым псом. Бесполезно было запирать двери в спальню или в другую комнату: кот открывал все, будь они со щеколдами или задвижками. Лишь гладкие и скользкие фарфоровые ручки не поддавались его длинным обезьяньим лапам.

Молодая собака улеглась на своем коврике в маленьком чулане за кухней, а бультерьер вскарабкался по крутой лестнице на второй этаж и устроился в своей корзинке, в спальне, где уже укладывался спать Лонгридж. Почувствовав, что его накрыли старым шерстяным одеялом, пес приоткрыл один глаз, а затем сунул голову под коврик, уверенный, что скоро наступит тот счастливый час, которого он ждет.

Человек лежал без сна, думая о предстоящей поездке и о животных: его волновало, что в глазах молодой собаки часто появляется тоскливое выражение.

Это странное и симпатичное трио появилось в доме Лонгриджа восемь месяцев назад: животные перешли к нему из дома старого друга и однокашника Джима Хантера, профессора, филолога небольшого университета. В этом университете была одна из замечательнейших справочных библиотек во всей провинции, и Лонгридж часто наезжал к Хантеру, будучи к тому же крестным отцом его девятилетней дочери Элизабет.

Лонгридж как раз гостил у них, когда профессору пришло приглашение из одного английского университета прочесть там цикл лекций. Для этого нужно было провести в Англии около девяти месяцев. Лонгриджа тронули слезы крестницы и мрачное молчание ее брата Питера, когда они узнали, что на время отъезда их любимцев отдадут в питомник, а дом сдадут в наем.

Лонгридж очень любил Элизабет и Питера и понимал их чувства, вспоминая, как много значила для него самого дружба с охотничьим спаниелем в годы его довольно одинокого детства и как он горевал, когда пришлось впервые разлучиться с четвероногим другом.

Итак, семья профессора уехала, оставив ему своих любимцев; разлука сопровождалась горькими слезами Элизабет и бесчисленными наставлениями Питера.

Первые несколько дней Лонгридж чуть ли не раскаивался, что взял животных: терьер томился в своей корзинке, положив длинную горбоносую морду на лапы, и непрерывно следил одним глазом, в котором были отчаяние и мука, за Лонгриджем; кот едва не свел его с ума своим бесконечным мяуканьем, похожим на козлиное блеяние, тоскливыми завываниями, молодой же пес не хотел ходить на прогулки и отвергал всякую пищу.

Но спустя несколько дней, покоренные добродушным ворчанием миссис Оукс, подсовывавшей лакомые кусочки, кот и старый пес отказались от голодовки и даже стали проявлять к своему новому хозяину некоторую привязанность. И в то же время было заметно, что старая собака продолжала скучать без детей.

Сначала Лонгридж удивлялся, куда исчезает иногда терьер после полудня; потом оказалось, что он убегает на площадку для игр, у небольшой сельской школы по соседству: он появлялся там во время перемен и пользовался огромной популярностью среди детей. При этом, зная, что такого рода экскурсии ему запрещены из-за плохого зрения и привычки невозмутимо ходить посреди проезжей дороги, пес нашел короткий путь, напрямик через поле.

Совершенно иначе держалась молодая собака. Она, очевидно, ни на минуту не переставала скучать по дому и хозяину, и, хотя хорошо ела и ее шерсть уже снова лоснилась, упорно сторонилась всех, сохраняя величественную неприступность.

Человек уважал ее за это, но это его и тревожило: собака находилась все время в напряжении, непрерывно чего-то ждала и прислушивалась к чему-то за стенами дома.

Хантеры должны были вернуться примерно недели через три и Лонгридж чувствовал, что станет очень скучать по своим новым друзьям. Оказалось, животные заняли в его жизни гораздо больше места, чем он предполагал, и сейчас, лежа в постели, он думал о том, что через месяц наступит расставание, и оно принесет ему боль. Ему даже не хотелось думать о том, какая унылая тишина воцарится в его доме.

Наконец, он уснул. В окно заглянула тусклая луна; свет ее разбудил кота, он потянулся и зевнул, затем нехотя вспрыгнул на подоконник. Усевшись неподвижно, он глядел в сад огромными горящими глазами.

Потом он повернулся и прыгнул на письменный стол, при этом задней лапой нечаянно задел стеклянное пресс-папье и оно слетело на пол. Кот недовольно помахал ушибленной лапой, раскидав при этом листочки из блокнота Лонгриджа. Один из них слетел со стола, теплая струя воздуха от батареи подхватила его и бросила на горячую золу в камин. Здесь он изогнулся и почернел, от написанного не осталось ничего, кроме неразборчивой подписи.

Свет луны добрался и до молодого пса, устроившегося в чулане за кухней. Он беспокойно зашевелился, поднялся и сел, навострив уши и прислушиваясь к тишине. Но звука, которого он ждал — пронзительного, звонкого свистка хозяина, возвращающего ему все радости жизни — не было.

Далее луна заглянула в спальню на втором этаже, где на боку в большой старинной кровати спал человек, а за его спиной наслаждался блаженным теплом, любящий удобства, почтенный белый бультерьер.