"Григорий Бакланов. Разжалованный" - читать интересную книгу автора

мол, видим, что делается, знаем...
- Не задачка виновата, сказать за нее некому. А ведь хочется
восхищаться. Ладно, подали в юридический. С одного захода поступила. Нам бы
сразу догадаться, а то, шутка в деле, два года потеряли, можно сказать, зря.
Она эту историю вообще с детства обожала. Другой сидит над книжкой, штаны
протирает, ничего этого ей не надо. Послушает на уроке, любой вопрос может
отвечать. Когда, например, была революция девятьсот пятого года? Или другой
сложный вопрос... В ночь-полночь разбуди, будет отвечать. Конечно, два года
жалко, но замуж ей рано, считаем, как в армии отслужила.
Утром я - на работу, мать - на работу, дочка - на учебу. Ну? Все нам
рассказывает, какие преподаватели, какие предметы, как, что, где. Месяц
прошел, стипендию приносит. Восхищаемся. А как второй месяц к концу стал
подходить, тут она сама во всем призналась. Но я не поверил, пошел лично.
Все при мне подняли, достают ее сочинение. Ну, уж не знаю! Ошибки это тоже
как посчитать. Каждое дело две стороны имеет. А ты как себе посчитай, вот
тогда я тебе поверю. А-а-а...
Мы думаем, она в институт, а она к подруге идет. День сидит, не евши,
вечером приходит, как будто из библиотеки. Видим, конечно, видно нам: учеба
влияет. Но не догадываемся. Это же надо такой скрытной! Это в кого же такой
характер? Уж, кажется, воспитывали без баловства. У меня не забалуешься. Еще
вот такая была, уже предупреждал: от меня пощады не жди. Они ведь себе какой
принцип присвоили?
Было б сказано, забыть недолго... Так вот учти, ты мною предупреждена.
И со всеми вытекающими последствиями. И после этого ни отцу, ни матери!.. Ну
хоть бы матери-то, матери тайком! Та, дурища, жалеет ее: "Ложись, доченька,
сколько можно себя истощать? Ложись, спи. Вон уж до очков дочиталась".
Ничего, говорю, сдают один раз, живут с дипломом всю жизнь. С дипломом куда
хочешь пойдешь, все можешь требовать. А она остальные экзамены вовсе даже не
сдавала совсем. Во характер! Во какая в себе скрытная. Такое дело на себя
взять!..
Двое парней, стоя у бровки тротуара, ловили такси. Они устремились,
протягивая руки. На одном была студенческая, выгоревшая на солнце и все
равно нарядная строй-отрядовская форма, другой в джинсах, белая с короткими
рукавами обтягивающая майка. И черный Мики Маус улыбается во всю грудь. Оба
махали издали.
- Берите, если по дороге, - сказал я.
Он молча, яростно, так что ребята шарахнулись на тротуар, промчался
мимо.
- Я этих длинноволосых вообще не вожу. Ко мне они лучше не садись! - и
так сжал челюсти, аж дрогнуло в лице. - Все с высшим образованием, а
работать некому.
Шелушащиеся губы его побелели. Он закурил опять. Было жарко и,
наверное, горько курить. Сбросив газ, мы катили по инерции: впереди у
Смоленской площади образовалась пробка у светофора. Светило отвесно
полуденное солнце, блестели сгрудившиеся машины. Из черного, свежего
асфальта вытапливался мазутный жир. И туда, в общий бензиновый чад,
вкатывались и вкатывались новые машины. Подкатили и мы. Стали.
Шофер надел темные очки, лицо его в них сразу стало похожим на кого-то.
Оно разделилось на три части: покатый, уже залысый лоб, не по-летнему
бледный, черные очки, как маска на глазах, и подбородок и рот, сжатый