"Григорий Бакланов. Карпухин" - читать интересную книгу автора

Туда, на второй этаж, вела деревянная в два пролета лестница, истертая
посредине подошвами ног, словно протекал тут ручей, промывший себе русло.
Тек он большей частью не своей волей, и были люди, руководившие правильным
течением его. В числе них - три адвоката, в меру своих сил и возможностей
пытавшиеся вылавливать каждую щепку, попавшую в общий поток. Как все
служащие города, они приходили на работу в определенный час.
Первым приходил обычно Соломатин, живший дальше других. Неся за ручку
ученический под крокодиловую кожу портфель, мятый, мягкий и вытертый, на
одном никелированном замочке, он шел согбенно, над сутулой спиной торчали
подрезанные сзади седые полосы, под козырьком фуражки блестели круглые
стекла очков. При каждом шаге по лестнице вверх обозначались острые колени,
голова кивала в такт, лицо скорбящее, словно нес он в своем обвисшем
портфеле весь груз людских грехов.
Завадовский входил стремительно. Свежевыбритый, энергичный, с тонкой
кожаной папкой в смуглой руке, на безымянном пальце которой блестело толстое
золотое кольцо, он взбегал по лестнице, не задерживаясь ни с кем из
ожидавших его клиентов, но каждому оставляя впечатление, что он торопится по
его делу и будет лучше в интересах дела не останавливать его сейчас. При
этом лицо его сохраняло профессионально-озабоченное выражение человека,
который ничего определенного пока еще обещать не может, но, сознавая всю
сложность, имеет основания надеяться на лучший исход.
Взбежав наверх, Завадовский здоровался, с порога бросал шапку на свой
стол и шел вслед за нею. От сотрясения пола, произведенного его шагами, как
бы поколебавшись, сами собой начинали растворяться дверцы шкафа у стены.
Соломатин, близоруко царапавший пером по бумаге, подымал голову, смотрел на
них поверх очков старчески мутноватыми слезящимися глазами. И, составив
фразу в уме, опять сгибался носом к бумаге, шепча. После горячего утреннего
завтрака Завадовскому, прежде чем приступить к делам, требовалась одна
хорошая папироса и пара минут разговора с живым человеком. Не того вялого
разговора, когда словами вторично проходят путь, давно пройденный мыслью, а
разговора легкого, ироничного, способного доставить истинное наслаждение.
Вернувшись, закрыв дверцы шкафа, Завадовский садился на свое место и
закуривал, вытянув ноги под столом. Некий философ, кажется, Киркегор, сказал
однажды, что людям дана величайшая из свобод - свобода мысли, - они же
почему-то требуют свободы выражения ее. Завадовский умел ценить эту
величайшую из свобод, умел нe только пользоваться ею, но получать
удовольствие, если рядом не было хорошего собеседника.
Проходя под открытым окном, Никонов услышал у адвокатов смех. Там
посреди комнаты стоял Егоров, третий из адвокатов и самый молодой. Без
пиджака, в белой рубашке с засученными рукавами, с плечами боксера, он
громко рассказывал о только что закончившемся в областном суде процессе, в
котором участвовал.
С тротуара Никонов увидел мелькнувшую в открытом окне второго этажа его
голову в черных густых волосах, услышал громкие голоса и позавидовал: живут
люди! Ему захотелось зайти, послушать, чему они там смеются. Но идти ему
надо было совсем в другие двери. В те двери, где помещался городской
прокурор.
Никонов всегда считал, что основной воз везут они, следователи. А
адвокаты... Когда иной раз появлялась статья в газете, в которой между
строк, хотя и неявно, но вполне ощутимо сквозила мысль: "Кого и от кого у