"Тело в шляпе" - читать интересную книгу автора (Малышева Анна Жановна)

Глава 8. ВАСИЛИЙ

— Достали! — орал старший оперуполномоченный МУРа Василий Феликсович Коновалов. — Я просто обожаю, когда все ставится с ног на голову, а потом все начинают радоваться, как оно хорошо поставлено! Ну, свалился человек с балкона, ну что такого-то? Ах, он такой известный! Ах, к делу надо подойти серьезно! Да будь ты хоть папа римский, девятый этаж — он не пощадит.

Ярость старшего оперуполномоченного пытался ввести в цивилизованное русло следователь Георгий Владимирович Малкин, которого Коновалов, по его же словам, "нежно любил и трепетно ценил" и обращался к которому не иначе, как "дружочек Гоша". Василий Феликсович старательно распускал по МУРу слухи, что работать с Гошей Малкиным — одно удовольствие, потому что он, в отличие от среднестатистического следователя, в душу к операм не лезет, без нужды их не торопит, по мелочам не придирается и нрав при этом имеет легкий и веселый. Кроме того, Гоша Малкин по первой своей специальности числился математиком, а потому знал много такого, что обычному следователю было совершенно неведомо. Например, таблицу умножения. Шутка о таблице принадлежала перу младшего оперуполномоченного Леонида Константиновича Зосимова, неизменного напарника, младшего товарища и подчиненного Василия Коновалова. Леонид свою шутку любил, считал очень удачной и, чтобы личный состав не дай Бог шутку не забыл, здоровался со следователем Малкиным не совсем обычно. Завидев Гошу в конце коридора, Леонид громко и четко вопрошал: "Шестью шесть?" На что следователь так же громко кричал в ответ: "Тридцать шесть!" Встретив Гошу через день, Леонид с тою же интонацией выкрикивал:

"Пятью пять?", и в ответ получал… правильно:

"Двадцать пять".

В принципе, Гошу Малкина устраивал такой способ приветствия. Недовольство он проявлял лишь тогда, когда Леонид повторял тот же вопрос, который уже задавал накануне. Тогда Гоша надувался, мрачнел и вместо ответа указывал младшему товарищу на его оплошность: "Про трижды Три, лейтенант, вы спрашивали вчера". И Леонид, вытянувшись в струнку и щелкнув каблуками, орал на весь МУР: "Виноват, товарищ капитан! Заклинило!"

В МУРе у Гоши была кличка "песенник МВД СССР", и хотя никакого СССР уже не существовало кличка не претерпела видоизменений. Гоша беспрерывно сочинял идиотические стишки, частушки и рифмованные поговорки, точнее, не сочинял, а переделывал из имеющегося в мировой классической поэзии и в арсенале эстрадных поэтов-песенников. Стишки были один дурнее другого, но оперуполномоченным они нравились. Среди сильных трагических произведений сотрудники отдела по расследованию убийств выделяли следующие: "Сребрит мороз увянувшее поле, он трупом стал, конечно, поневоле" и "Скажи-ка, дядя, ведь недаром он пал под ножевым ударом?"

Василий Коновалов, Георгий Малкин и Леонид Зосимов были почти неразлучны, и начальство с пониманием относилось к их творческому союзу. Считалось, что они прекрасно дополняют друг друга; Василий претендовал на роль лидера их антипреступной группировки, Леонид — на роль жертвы старших по званию, а Гоша — на роль третейского судьи. Проявлялось это в том, что во время бесконечных споров и конфликтов между Василием и Леонидом Гоша выполнял Функцию перебежчика, становясь на сторону то одного, то другого, в зависимости от того, кто был меньше НЕ прав. Допустить, что кто-либо из оперуполномоченных может быть прав хоть в чем-то, Гоша не мог и не хотел.

Обсуждение дел "на троих" Василий любил начинать со слов: "Как самый опытный и значительный среди вас…", имея в виду стаж работы в органах, три удачные женитьбы и вес тела, стремительно приближающийся к 150 кг при росте 1 метр 85 см. Василий настолько привык начинать разговор о работе с этих слов, что однажды произнес их на летучке отдела, глядя твердым милицейским взглядом в глаза начальнику отдела полковнику Зайцеву Сергею Ивановичу, на что тот отреагировал резко отрицательно. Возражения Сергея Ивановича были восприняты присутствующими как обоснованные, учитывая возраст полковника — пятьдесят девять лет, стаж работы в милиции — тридцать шесть лет и тоже весьма значительную комплекцию. Сергей Иванович, хотя и оберегал своих оперов от нападок муровского начальства, сам не отказывал себе в удовольствии нелицеприятно отозваться как об их деятельности, так и о внешнем и моральном облике. Доставалось даже Гоше Малкину, хотя он не был подчиненным Сергея Ивановича. Гоша терпел, полагая, что это совсем невысокая плата за удовольствие работать вместе с Василием и Леонидом.

Гоша и Леонид составляли забавную пару.

Гоша — маленький, толстый, суетливый, болтливый. Леонид — худой и длинный, как жердь, медлительный, основательный, немногословный. Го-шиной внешности определенно не хватало цвета, все в нем было какое-то блеклое. Волосы "а-ля выцветшая солома". Светлые-светлые водянистые глазки, невыразительность которых могли бы красить ресницы, если бы они у Гоши были. А уж цвет лица! До третьей рюмки он стабильно был землисто-серым.

Леонид же, напротив того, был человеком многокрасочным — черные глаза, черные же брови и ресницы, малиновый румянец такой насыщенности, которого Гоша не мог добиться даже при помощи двух бутылок крепкого напитка. Полковник Зайцев любил говорить, что, если бы Гошу и Леонида поместить в одну пробирку, основательно взболтать, перемешать и разлить на двоих, получились бы две гармоничные личности. Гоша с Леонидом в пробирку помещаться не хотели, потому как были довольны собой и друг Другом и так.

Кстати, именно полковник Сергей Иванович Зайцев, чрезвычайно встревоженный гибелью известного бизнесмена Гарцева, потребовал от Василия, чтобы тот поехал на вскрытие, что, собственно, и привело старшего оперуполномоченного в ярость.

Вообще, считается хорошим тоном, когда следователь присутствует при вскрытии. Но Гоша отказался наотрез.

— Еще чего! Что я, с ума, что ли, сошел?

Да, следователь Малкин в морге бывать не любил, а потому и не бывал.

Василий тоже был чужд патологоанатомической романтики, а главное, считал, что визиты в морг — это бессмысленная трата времени. Какая разница, присутствует опер или следователь там физически или забирает уже готовое заключение эксперта?

— Может, у тебя по ходу вскрытия вопросы возникнут, — объяснил свое указание полковник Зайцев.

— Не может, — попробовал возразить Василий. — По ходу вскрытия у меня возникает только рвотный рефлекс.

— Ты препираться тут со мной будешь? — поинтересовался полковник, и Василий, скрипя зубами, отправился в морг.

Дежурил Михалыч. Судебно-медицинский эксперт Роберт Михайлович Завада был прекрасным специалистом и гостеприимным хозяином. Когда оперуполномоченные заглядывали к нему, он всякий раз норовил их накормить, напоить и развлечь интересной беседой. От еды гости, как правило, отказывались, соглашаясь, правда, что Михалыч — великолепный кулинар и приготовленная его руками жареная картошка является лучшим украшением операционного стола, на котором препарируют трупы.

Василий не был оригинален и, как и весь оперативный состав МУРа, относился к экспертам с глубоким уважением и даже почтением. Он ценил их любовь к своему делу и прекрасно понимал, что, если бы эксперты не были людьми столь увлеченными, за такие деньги и в таких условиях не делалось бы ничего. Положение спасало то, что без мертвячины судебно-медицинским экспертам — и жизнь не в жизнь. Кстати, Василий понимал их увлеченность. Он считал, что все дело в чрезмерной любознательности. Работа для них — все равно что выход в неизведанные миры, что-то вроде подсматривания в замочную скважину или чтения чужих писем. Только и то, и другое — постыдное занятие, а вскрытие трупа почетное и трудное дело. У Завады даже голос лоснился от удовольствия во время вскрытия. "Смотри, — говорил он, если было кому смотреть, то есть если на вскрытие приезжали гости из МУРа, — пече-ночка какая. Да, выпить любил. И желудок — мама дорогая! — острым злоупотреблял. А этому, ты глянь ("Да ни за что! — вопили оперативники. — Не глядели и не будем!"), жить-то ему года Два оставалось, какие бляшки атеросклеротические, бог ты мой. А здесь микроинфаркта не заметил, наверное, даже, на ногах перенес…"

Однажды Василий изложил Роберту Михайловичу свой взгляд на причину его любви к своей профессии, и тот ужасно развеселился.

— Конечно, Вася! Все так. Ну а ты разве не такой? Ты-то, когда в чужих делах копаешься, людей опрашиваешь, жизнь их в протокол переписываешь — кто? чего? с кем? — не тем же самым занимаешься? А следишь когда, подслушиваешь? Не замочная скважина, что ли? У меня, кстати, работа куда гуманней. Я своих жмуриков не нервирую, в душу к ним не лезу, только в чрево. Им уже, мне кажется, более-менее все равно, что я про них узнаю.

Убедил. Хотя Василий впадал в меланхолию всякий раз, как вспоминал, что он тоже своего рода патологоанатом и что с Михалычем они занимаются одним и тем же, с той только разницей, что старший оперуполномоченный режет по живому.

Завада, по обычаю, встретил Василия как родного.

— Бог мой, Василий Феликсович, неужели? Какая честь для нас, простых кладоискателей! Как дела?

— Препарируем помаленьку, — ответил Василий. — Чего и вам желаем. Михалыч, у меня труп простой, сделай сразу.

— А что искать-то? — патологоанатом снял с вешалки халат.

— Просто падение, или, может, пьяный, или траванули чем.

— А тебе как лучше? — уточнил Роберт Михайлович.

— Мне лучше, если просто вывалился.

— Просто так, Вася, никому трупы на голову не падают. Пойдем, только мне сейчас санитары уже другой труп положили, не таскать же туда-сюда, быстренько его сделаем, а потом и твой. Кстати, тоже интереснейший случай… на этих словах Василий уже перешагивал порог лаборатории, — взрыв в машине, 90 процентов кожи обожжено.

Капитан Коновалов был готов терпеть вонь формалина и вид разрезанного трупа. Но когда к этому примешивается запах горелого мяса… На столе лежала большая, килограмм на 150, котлета.

— Михалыч, я попозже заеду, ты тут занимайся, у меня цейтнот, пробормотал оперуполномоченный слабым голосом и не вышел, не выбежал, а выпал из лаборатории, удивляясь, как это он смог произнести такую длинную фразу.

Завада позвонил через два часа:

— Ну что, нежнейший ты мой, оклемался? Твой труп очень мне понравился. Мелкий, но здоровье — отменное. Таких здоровых трупов у меня кие, бог ты мой. А здесь микроинфарктик, не заметил, наверное, даже, на ногах перенес…"

Завада, по обычаю, встретил Василия как родного.

— Бог мой, Василий Феликсович, неужели? Какая честь для нас, простых кладоискателей! Как дела?

— Препарируем помаленьку, — ответил Василий. — Чего и вам желаем. Михалыч, у меня труп простой, сделай сразу,

— А что искать-то? — патологоанатом снял с вешалки халат.

— Просто падение, или, может, пьяный, или траванули чем.

— А тебе как лучше? — уточнил Роберт Михайлович.

— Мне лучше, если просто вывалился.

Завада позвонил через два часа:

— Ну что, нежнейший ты мой, оклемался? Твой уп очень мне понравился. Мелкий, но здоровье — отменное. Таких здоровых трупов у меня давно, не было. Не пил, не курил, легкие — как у младенца.

— Ты про дело-то мне скажешь чего-нибудь? — Василий пропустил выпад по поводу своей чувствительности мимо ушей.

— Не выпивал, не травился. Зато ему был нанесен удар по голове тупым тяжелым предметом. Не очень сильно, но ощутимо.

— Он, я тебе говорил, о землю стукнулся. Не очень сильно, но с девятого этажа, — ласково заметил Василий.

— Вась, ты из меня идиота-то не делай. Об землю он, само собой, стукнулся, это я заметил. А следы от удара чем-то тупым у него с другой стороны. Понимаешь? Об землю нельзя стукнуться и животом и спиной одновременно. Если толь-. ко вскочить, подняться и опять прыгнуть, но из другой позиции. А возможно, Вась, ты слушаешь? — кто-то его на земле добил. Знаешь, какие люди бывают? Увидел, что человек из окна вывалился, подбежал — и ну долбить его по голове. Тяжелым и тупым.

— Да, скорее всего, все так и было. Спасибо, Михалыч, ты мне заключение когда пришлешь?

— Пишу уже, Васенька, пишу. А ты поезжай пока на место, поищи орудие убийства. Поверхность у него, учти, неровная.

Василий расстроился не на шутку. Простой несчастный случай уже не проходит, а если убийство, то начальство вконец озвереет. Неужели Гарцева треснула эта обезумевшая девчонка? Не исключено. Она, как успел заметить сыщик, девушка сильная, рослая, а покойничек, напротив, хилота одна.

Дозвониться в больницу, куда в психосомати-ку сдали девушку Грушину, было совсем не просто. Зато когда Василий все-таки дозвонился, психиатр его порадовал:

— Приезжайте, с ней уже можно разговаривать. Не то чтобы она совсем адекватна, но на вопросы уже отвечает, хотя и сквозь рыдания.

Почему Василий не поехал туда сразу? Впрочем, знал бы прикуп…

Сначала он поехал искать орудие убийства.

Кусяшкина — хозяина квартиры — дома не было, и Леонид быстренько смотался к нему в офис и взял ключи. Тупой тяжелый предмет оперативники нашли почти сразу — это был камень, который, по всей вероятности, использовали в качестве груза для засолки огурцов или капусты. Больше ничего интересного ими обнаружено не было, хотя криминалист обещал постараться. Отпечатки пальцев на камне оказались затерты, а многочисленные отпечатки по всей квартире, собранные еще в день смерти Гарцева, вряд ли могли им пригодиться.

Только после изъятия с места происшествия тупого тяжелого, поверхностно неровного камня Василий поехал в больницу.

И вот что он заметил, вернувшись после больницы в отдел: "Верьте, ребятки, в милицейские приметы. Труп к трупу. Мертвые тянут живых, чисто для компании".

Дело в том, что он появился в больнице уже после того, как Марину Грушину оприходовала дежурная бригада из 111-го отделения милиции. Потому как ровно через полчаса после звонка Василия доктору она скончалась, и причиной этого, предположительно, явилось отравление. Простенькое дело приобретало размах. Василий узнал и отнесся к этой информации с интересом, что в больницу все прошедшие сутки названивал компаньон покойного Гарцева Иван Кусяшкин и тоже очень интересовался самочувствием Грушиной. И врач, незнакомый с правилами конспирации и далекий от методов оперативно-розыскной деятельности, порадовал его тем же, чем и Василия: "Пришла в себя". И, что совсем уж ни в какие ворота, сообщил ему, что "вот и милиция к ней сегодня приедет".

Оперативники из 111-го отделения пообещали поделиться собранными в больнице сведениями, а Василий отправился к себе.

В кабинете его, как водится, поджидала помощница прокурора, дама непреклонного возраста и пышных форм. Она приехала, как выражались в прокуратуре, "повыяснять о делах", у которых кончался двухмесячный срок, отведенный на расследование. Собственно, выяснять было нечего, помощница прокурора все про них знала и так, причем в подробностях; истинной ее целью было поторопить оперативников и напомнить им, что прокуратура на посту и волокиты не допустит. При этом давление на оперативный состав осуществлялось в мягкой, интеллигентной форме — помощница прокурора во время беседы являла собой образец доброты и родственности. Оперуполномоченные же расценивали подобные визиты как чистейший моральный террор.

— Давайте по очереди, — она открыла потрепанный талмуд. — Скажите, что вы хотите продлить, и прогнозы ваши, сколько времени еще понадобится. Так, убийство охранника обменного пункта…

И тут на пороге появилась подружка всего отдела Саня, довольная и веселая.

— Васька, киска, я тебе убийцу нашла! Ее проси — не проси, все без толку. Сто раз Василий умолял ее — при посторонних никаких "васек",никаких «кисок»! Но он сдержался, сразу орать не стал. А вот помощница прокурора тут же сделала стойку на любимое слово:

— Убийцу?

— Да, представляете, — Саня расположилась поудобнее и принялась взахлеб рассказывать, как она удачно съездила в фирму ВИНТ и сколько прекраснейших мотивов для убийства было у Ку-сяшкина. Ну мог ли старший оперуполномоченный это вынести? Сколько раз он ей, дуре, говорил, чтоб при посторонних не болтала! Увидев заинтересованность на лице прокурорской помощницы, он потерял самообладание, не сдержался и заорал своим очень хорошо натренированным на крик голосом:

— Все, хватит! Вали отсюда со своими глупостями! Немедленно! И дверь закрой!

Саня пулей выскочила за дверь, а помощница прокурора смущенно потупилась.

— А что такого? — Василий закурил и выпустил струю дыма в потолок. Ну, наорал, ну, выгнал. Но не бил же, предметов же тяжелых и тупых с неровной поверхностью не бросал. Доброта меня погубит когда-нибудь, это точно.