"Исаак Бабель. Рассказы разных лет (Авт.сб. "Конармия")" - читать интересную книгу автора

молитва, он тебе и защита, он тебе и хахаль. А родить от него не токмо что
ребенка, а и утенка немыслимо, потому забавы в нем много, а серьезности
нет...
- Это мне и надо, - взмолилась дева Арина, - я от их серьезности
почитай три раза в два года помираю...
- Будет тебе сладостный отдых, дитя божие Арина, будет тебе легкая
молитва, как песня. Аминь.
На том и порешили. Привели сюда Альфреда. Щуплый парнишка, нежный, за
голубыми плечиками два крыла колышутся, играют розовым огнем, как голуби в
небесах плещутся. Облапила его Арина, рыдает от умиления, от бабьей
душевности.
- Альфредушко, утешеньишко мое, суженый ты мой...
Наказал ей, однако, господь, что как в постелю ложиться - ангелу крылья
сымать надо, они у него на задвижках, вроде как дверные петли, сымать и в
чистую простыню на ночь заворачивать, потому - при каком-нибудь метании
крыло сломать можно, оно ведь из младенческих вздохов состоит, не более
того.
Благословил сей союз господь в последний раз; призвал к этому делу
архиерейский хор, весьма громогласное пение оказали, закуски никакой, а
ни-ни, не полагается, и побежала Арина с Альфредом обнявшись по шелковой
лестничке вниз на землю. Достигли Петровки, - вон ведь куда баба метнула,
- купила она Альфреду (он, между прочим, не то что без порток, а совсем
натуральный был), купила она ему лаковые полсапожки, триковые брюки в
клетку, егерскую фуфайку, жилетку из бархата электрик.
- Остальное, - говорит, - мы, дружочек, дома найдем...
В номерах Арина в тот день не служила, отпросилась. Пришел Серега
скандалить, она к нему не вышла, а сказала из-за двери:
- Сергей Нифантьич, я себе сейчас ноги мыю и просю вас без скандалу
удалиться...
Ни слова не сказал, ушел. Это уже ангельская сила начала себя
оказывать.
А ужин Арина сготовила купецкий, - эх, чертовское в ней было самолюбие.
Полштофа водки, вино особо, сельдь дунайская с картошкой, самовар чаю.
Альфред как эту земную благодать вкусил, так его и сморило. Арина в момент
крылышки ему с петель сняла, упаковала, самого в постелю снесла.
Лежит у нее на пуховой перине, на драной многогрешной постели
белоснежное диво, неземное сияние от него исходит, лунные столбы
вперемежку с красными ходят по комнате, на лучистых ногах качаются. И
плачет Арина и радуется, поет и молится. Выпало тебе, Арина, неслыханное
на этой побитой земле, благословенна ты в женах!
Полштофа до дна выпили. Оно и сказалось. Как заснули - она на Альфреда
брюхом раскаленным, шестимесячным, Серегиным - возьми и навались. Мало ей
с ангелом спать, мало ей того, что никто рядом на стенку не плюет, не
храпит, не сопит, мало ей этого, ражей бабе, яростной, - так нет, еще бы
пузо греть вспученное и горючее. И задавила она ангела божия, задавила
спьяну да с угару, на радостях, задавила, как младенца недельного, под
себя подмяла, и пришел ему смертный конец, и с крыльев, в простыню
завороченных, бледные слезы закапали.
А пришел рассвет - деревья гнутся долу. В далеких лесах северных каждая
елка попом сделалась, каждая елка преклонила колени.