"Аркадий Бабченко. Дизелятник " - читать интересную книгу автора

караулке у них был список залетчиков, в котором они помечали нужные фамилии, а
потом еще десятку, и еще, если повезет. При изначальных трех-пяти сутках люди
сидели в этом каземате и по полтора, и по два, и по три месяца.
Таких уже переводили в одиночки. Они там совсем на стенку лезли, бедные.
Вены кто-нибудь вскрывал раз в неделю стабильно.
Так что очень быстро ты понимал, что срок у тебя весьма условный.
Когда ты выйдешь, зависит совсем не от тебя, а от начкара и начгуба.
Этот новые сутки раздавал вообще на раз. Каждое утро.
Но у нас шмон всегда проходил благополучно. Были у нас в камере две нычки,
которые никогда не находили. Они являлись самым главным нашим богатством и
передавались по наследству.
Начкары и караульные на этой губе были в основном нормальными. По мелочам не
придирались. За исключением одного - этот любил бить.
Отвалдохал у нас как-то полкамеры. Но новых сроков не навешал. И на том
спасибо.
После поверки утренний туалет.
- Руки за спину, лицом к стене! Пошел!
Пописать, взбрызнуть лицо водой, побриться и почистить зубы. Все под
надзором. Все на ходу, не по-человечески: <Длинный, падла, бегом, у меня вас
тридцать камер!> Караульный стоит рядом и смотрит, не сбросил ли ты в
канализацию чего недозволенного.
Бритва десятилетней давности щетину рвет вместе с кожей. Если плохо
побрился, никого не волнует - залет, новый срок.
Потом завтрак. Миска каши, чай, хлеб. Кормили нормально, на голодуху никто
не жаловался. Да и калории нам расходовать было совершенно некуда.
Потом обход фельдшера. Это важный момент в жизни арестанта.
Жаловались постоянно и на все. С тайной надеждой лечь в санчасть, конечно,
но большей частью для разнообразия - поговорить, таблеток каких-то получить,
как-никак, а все развлечение. Фельдшером на этой губе был Фунт, добрейшей души
парень, годичник после мединститута.
Он был хорошим диагностом, несмотря на молодой возраст. Выглядел именно как
Фунт - большой, толстый, кучерявый и очень душевный.
Никому ни в чем не отказывал, никогда ни про кого не забывал. Я Фунту очень
симпатизировал и в знак благодарности никогда не приставал к нему с выдуманными
болячками.
А после медосмотра наступало самое тяжкое - большое свободное время.
Шесть часов, абсолютно ничем не занятых. Невероятная тягомотина. В камере
нет ничего - только две маленькие металлические скамеечки, намертво прикрученные
к полу, металлический стол между ними и подставка для нар. Вся камера - пять
шагов на четыре. Делать ничего нельзя. Нары откидывать запрещено. Да и
невозможно - при поверке начкар пристегивает их замком к стене. Лежать, а тем
более спать, запрещено категорически. Губа - не курорт, а мера воздействия, как
любил повторять начгуб. Мы должны были весь день провести в бодрствовании,
размышляя над содеянным. Спать, курить нельзя. В туалет нельзя. Собственно,
нельзя ничего. Разрешалось только стоять, сидеть, ходить и негромко
разговаривать. За залет - новые десять суток.
Обо всем переговорили в первый же день. На второй день обо всем переговорили
еще раз. На третий уже друг друга тихо ненавидели.
Тринадцать дней, оказывается, могут тянуться невыносимо долго.
Мы спасались тем, что играли в <бегемота>. Детская такая игра.