"Аркадий Бабченко. Взлетка " - читать интересную книгу автора

выдающееся в его организме - губы, которыми он может зачерпнуть за раз
полбанки сгущенки и которые придают его мягкому краснодарскому говору
шамкающий оттенок.
Справа от него - еврей Витька Зеликман, который больше всего на свете
боится избиений. Мы все боимся избиений, но интеллигентный Зюзик переносит
их особенно тяжело. За полгода армии он так и не смог привыкнуть к тому, что
он - чмо бессловесное, тварь поганая, серая солдатская скотинка, и каждый
тумак повергает его в депрессию. Вот и сейчас он сидит и думает о том, как
нас здесь будут бить - больше, чем в учебке, или меньше.
Последний в нашей группе - смурной Рыжий, здоровый, молчаливый парень,
который только и думает о том, как бы поскорее сделать отсюда ноги.
Сегодня нам впервые удалось поесть как следует. Наш майор, который орал
на нас всю дорогу, сидит сейчас в центре этого поля, довольно далеко, и мы,
пользуясь моментом, распотрошили свой неприкосновенный запас, который выдали
на дорогу и который майор строго-настрого запретил трогать. В поезде он
выдавал сухпаек из расчета одна банка тушенки на сутки, и за два дня пути у
нас основательно подвело животы. Хлеб, который везли в отдельном вагоне, не
успевали разносить на коротких остановках, когда наш эшелон пропускал
встречные, стоя на запасных путях, подальше от людских глаз, и мы были все
время голодными.
Чтобы не опухнуть с голодухи окончательно, мы меняли на жратву свои
солдатские ботинки. Каждому перед отправкой выдали по паре связанных
шнурками парадных ботинок. "Интересно, где мы там будем маршировать?" -
сказал Тренчик и первый обменял их на десять пирожков с капустой.
Ботинки брали у нас станционные торговки из жалости. Завидев эшелон,
они бросались с пирожками и курочками по-домашнему, но, когда понимали, что
это за поезд стоит в запаснике, начинали причитать. Они ходили вдоль
эшелона, причитали и крестили наши вагоны и брали у нас ненужные им ботинки
и кальсоны в обмен на пирожки. Одна женщина подошла к нашему окну и молча
протянула бутылку лимонада и килограмма полтора шоколадных конфет. Она
обещала принести сигарет, но майор отогнал нас от окна и запретил
высовываться.
Весь хлеб раздать нам так и не успели, он заплесневел. И когда мы,
выгрузившись из эшелона в Моздоке, проходили мимо последнего вагона,
позеленевший кислый хлеб выбрасывали из него мешками, прямо нам под ноги.
Кто сумел, успел подхватить буханку.
Мы оказались в числе самых шустрых. Теперь наши желудки набиты перловой
кашей со свининой, кроме того, каждый умял по целой буханке хлеба, и можно
сказать, что сейчас мы довольны жизнью.
- Интересно, успеют ли нас сегодня поставить на довольствие? - шамкает
своими варениками Тренчик, засовывая вылизанную до блеска ложку за голенище
сапога. Пообедав, он тут же начинает думать об ужине.
- А ты что, очень туда торопишься? - отвечает ему Вовка, кивая на
хребет, за которым начинается Чечня. - По мне, уж лучше совсем без курева,
лишь бы задержаться на этом поле подольше.
- А еще лучше быть как можно дальше отсюда, - говорит Кисель.
- Может, мы и вправду будем печь булочки, а, пацаны? - говорит Тренчик.
- Конечно, тебе бы этого очень хотелось, - отвечает ему Вовка. - Тебя
только допусти до хлеборезки, ты за каждый свой вареник по буханке хлеба
спрячешь и не подавишься.