"Вольдемар Бааль. Источник забвения" - читать интересную книгу автора

5

Ночью, когда гроза уже давно прошла и все утихомирилось, Филипп Торба,
по обыкновению своему, лежал с открытыми глазами и видел войну; а жена
его, тоже по обыкновению, говорила:
- Вси люди добрый спять давно, скоты и тыя спять, один ты, как сыч
болотный, у потолок пялисси, и кады ета кончится, матушка-заступница,
царица небесная, совсим скоро ополоумеешь...
И продолжалось это уже тридцать три года, начавшись с лета 1944-го.
- Люди добрыи вси давно позабылши, а он помня. И век ба яну ня помнить,
ня то что душу сабе мотать...
- Спи, - отвечал Филипп Торба, зажигая трубку, и видел, как горели
родные Савенки, а Галя Тимофеева пасла гусей за боровиной; одна она и
осталась жива...
Сват рассказывал, что в Югославии, значит, живет один мужик, и ему уже
за сорок, и он ни разу не спал. Стало быть, есть такие люди, могут
существовать, и ничего им не делается - люди как люди. Вот живет же этот
югослав, ходит на работу, семья, конечно, есть, дети - все как у людей. А
что не спит, так кому какое дело? Такой, значит, у него организм, что без
сна обходится, Неизвестно, конечно, что он думает, когда не спит, когда
ночью просто так лежит, что он видит и представляет; неизвестно также,
хочется ему спать или нет. А что до Филиппа - то ему, например, очень
хочется.
Ему всегда хотелось спать: и в детстве, когда рано поднимали на работу;
и в молодости, когда сам у себя часы уворовывал, потому что - молодость:
вот она - супругой верной обернулась, старой ворчуньей, которая чуть набок
- и уже в храп; и потом, когда семьей обзавелся и детишки по ночам орать
стали - беспокойное племя росло, потому-то, наверно, и не стало обоих -
война беспокойных не любит, хотя бы и детей; а уж когда партизанил, то про
сон и думать не моги: каждая секундочка забытья могла оказаться последней
в твоей бренной жизни. И все-таки, худо-бедно, а спал маленько, хоть и
недосыпал - а спал, умудрялся, удавалось. Но вот, когда все закончилось,
когда вышли из леса да обняли своих и дым над древней Великолукщиной стал
развеиваться, когда уже ложись и выспись хоть раз, вот тогда-то и пропал
сон. И хочется - до изнеможения, смертельно хочется, - а никак. И
постепенно Филипп Торба из видного, плечистого мужика превратился в
старую, высохшую жердину с седыми отвислыми усами, и в шестьдесят четыре
года ему давали за семьдесят.
Извелся он страшно; и к врачам ходил, и снотворное-успокоительное ему
прописывали, и в санаторий направляли - только ничего из их стараний не
вышло. Любое снотворное - пять минут полудремы, а потом - обычное,
привычное: лязг и дым, и пламя адово, и лица зверские, и кишки на траве, и
воя катается в пыли Алена Мишукова, а ее пятнадцатилетнего Саньку и трех
его дружков ставят к стенке конюшни... А свои - Мишка да Гришка
неразлучная пара, - на мине подорвались, хоронить нечего было. И больше
бог потомства не дал...
Рассказ про югослава как бы чуть облегчил положение. Филипп теперь по