"Вольдемар Бааль. Источник забвения" - читать интересную книгу автора

тут же вдруг заказал переговоры с Долгим Логом - получилось само собой,
словно подобные переговоры были делом обыденным и давно предусмотренным.
Выйдя из почты, он почувствовал радостную легкость, как будто удачно
обтяпал какое-то дельце, обхитрил кого-то, объегорил, наконец, своего
приятеля-коллегу в шахматы. Переговоры были назначены на следующий день, и
он уже из дому позвонил Алевтине Викторовне, что завтра задержится, может
быть, до полудня.
- Важное дело, - сказал он. - Так и передайте шефу, если будет
интересоваться. - И она преданно задакала.
Нового директора никто пока что не рисковал назвать "Мэтром"; кое-кто,
и среди них Алевтина Викторовна, были уверены, что он этого так и не
дождется.
Уже с утра было жарко. Визин встал, принял душ, позавтракал. Потом
плотнее затянул шторы на окнах - они были горячими. Потом сел за стол,
приготовив бумагу и авторучку.
Он волновался. Он пытался вообразить несколько вариантов предстоящего
разговора, проработать их мысленно, но ничего не выходило - в голове
колобродил какой-то вздор, рука сама собой выводила какие-то косолапые
фразы, вроде "и был бы вам очень признателен" или "обстоятельство, которое
меня некоторым образом заинтересовало", к чему затем было добавлено "как
химика". Говорить надо, размышлял он, непринужденно, может быть, даже
чуть-чуть лениво, а то им там еще покажется, что тут ах как возбуждены,
рвут на части их периферийную стряпню. "Интереснейшее явление природы",
видите ли... "Смешались правда, поэтический домысел и мечта..."
А волнение все усиливалось.
Ровно в три часа зазвонила междугородная; из космической дали, сквозь
трески, попискивания, проверили номер телефона, квитанции и велели не
класть трубку. Визин увидел, что рука его дрожит; он прочистил горло,
принял свободную позу в кресле, затем перешел на диван, развалился и стал
смотреть на малиновую с темно-фиолетовыми разводами, акварель жены,
которая была удостоена премии Союза художников: она изображала закат над
озером. Визин принудил себя сосредоточиться на картине; она никогда не
вызывала в нем особых эмоций, - как, впрочем, и все творчество жены, - а
лишь легкое удивление, как перед диковинкой или забавой, но он привык к
ней, привык, что она - лучшая работа, высоко оценена, - подумать только,
за нее давали триста рублей! - что висит именно на этом месте, и если бы
ее убрали, равновесие было бы нарушено. Визин смотрел на пестрые, с
зыбкими очертаниями облака, и что-то сегодня протестовало в нем: не облака
вызывали протест, а нечто в нем самом, что мешало видеть картину глазами
тех, кто находил в ней красоту и откровение. Раньше он не испытывал ничего
подобного.
Рука вывела на бумаге еще одну фразу - "Наука умеет много гитик". И тут
же вспомнились слова одного из наиболее ярых оппонентов-инолюбов - "Ваша
однобокая наука... ваша однобокая наука..." И еще: "Вся история
человечества - погоня за невозможным. Если бы все неизменно поступали по
правилам и предписаниям, то и сегодня еще пребывали на уровне
троглодитов..."
"Наша однобокая наука, - мысленно повторил Визин. - Я, кажется,
осмеливаюсь поступать не по правилам, осмеливаюсь на Поступок, как говорил
Мэтр. Меня, определенно, тоже укусил микроб..." Вслед за тем он подумал