"Анатолий Азольский. Посторонний" - читать интересную книгу автора

экспроприировать экспроприаторов, а не лакать слабоалкогольные напитки. Из
Маркса и газетных ленинских статеечек Матвей, как и все его сподвижники,
сделал логически безупречный и столь же безумный вывод: крушить и ломать
рабочий класс имеет историческое право, потому что само стояние человека у
станка, само волочение им чего-то тяжелого и неподъемного, даже единичный
удар молотком по зубилу, - все эти никчемные, в сущности, действия
превращают грязного, мускулистого, пьющего и невежественного пролетария в
носителя высоких моральных качеств, в обладателя всеобъемлющего интеллекта;
истинный марксист убежден: достаточно в профессоры зачислить рабочего - и
университетская кафедра заработает на полную мощь, обогатится высоким духом
служения народу, и наука вырвется из пут ложных антимарксистских теорий. А
уж если кузнеца сделать управляющим на заводе, то норма прибыли и прочие
показатели превысят прежние, капиталистические.
Людей, лакавших пиво и провонявших махоркой, следовало направить на
истинный путь, и Матвей очнулся, воспрянул духом, побежал по петроградским
квартирам, нашел единомышленников, прекраснодушных маниловых с хваткой
собакевичей. Сделал с ними Революцию, в Гражданскую войну (я все же пишу о
тех событиях с большой буквы!) командовал дивизиями, армиями, одно время был
членом Реввоенсовета фронта и проявил величайшее самопожертвование в тот
день, когда красные заняли его родной город и стали расправляться с
приспешниками мировой буржуазии. Кое-кого шлепнули под горячую руку, чей-то
дом подожгли, нашлись среди обывателей и те, кого можно смело назвать
офицерьем. Их вздернули на базарной площади, тут же переименованной в честь
Парижской коммуны. Разгоряченные боями и расстрелами красные воины
охладились, когда приступили к обыскам в доме покойного купца 1-й гильдии
Кудеярова. Найдена была шашка, на темляке которой крепилась Георгиевская
ленточка, почетное, следовательно, Золотое оружие, и люди, такое оружие в
доме прятавшие, подлежали расстрелу, и залпы прозвучали бы незамедлительно,
да вдруг заголосила какая-то бабенка, орала, что Матвей Кудеяров - ее
старший брат, а шашка осталась от младшего брата, погибшего на поле брани
под Перемышлем. Красноармейцы призадумались, мерзкую бабу заперли в каморке,
шашку принесли члену Реввоенсовета, который глянул, что на ней написано, и
приказал - время было около одиннадцати вечера - до утра его не беспокоить.
А утро, как я установил по астрономическим таблицам, наступало в пять часов
семь минут.
Итак, шесть часов отводилось Матвею для мыслей, для решения судьбы
сестры и ее детей. Мало, конечно. Не трое суток в затхлой норе Варшавского
вокзала, где он подгонял лишенные всякого смысла термины под реальные фигуры
бытия; ведь эти "эксплуататоры", "классовая борьба", "диктатура
пролетариата" - все термины эти могут существовать только в комплексе, друг
с другом сообщаясь и ни в коем случае с действительностью не соприкасаясь;
они самостоятельно что-то да значат, когда используются как наган, булыжник
или виселица. Но теперь, когда наган и виселица стали действенными
приложениями к теории, надо было пулю и веревку не просто вовлекать в
бессмертное учение, но и приспосабливать их к быту, к судьбам родственников,
которых надо назвать эксплуататорами, а малолетних племянников, сынов
сестры, причислить к белогвардейским прихвостням.
Шесть часов отводилось Матвею на думы о сестре, племянниках, о шашке
брата. Шесть часов - и не в окопе, не на горячем коне, а за столом
роскошного кабинета. Не так уж мало, чтоб подумать и о своей собственной