"Анатолий Азольский. Посторонний" - читать интересную книгу автора

преддипломная практика, Маргит срывалась по утрам в институт, а я
потягивался и смотрел в окно. Порою лень было спускаться вниз за почтой,
которая к тому же часто запаздывала, Маргит шарила в ящике, и если газета
уже лежала там, то принимала под окном, чтоб я мог ее видеть, стойку:
задирала ногу, как гвардеец на параде, и застывала - на потеху мужикам и под
фырканье домохозяек. Дурачились, конечно... Потом она забеременела и родила
Аню, дочь еще более привязала меня к юной жене, за которой надо смотреть и
смотреть, в упор, глаз не отрывая, потому что вела она себя неправильно, с
головой уходила в английскую литературу, и я, взбегая на свой пятый этаж,
еще внизу слышал крики девочки, а ворвавшись в квартиру, заставал супругу за
Хаксли или Моэмом, ребенок же надрывался, он просил не кашки или молока, а
материнского голоса, материнской руки, мать же взахлеб поглощала муру,
накручивая на палец светлый локон. Англичане были ее наркотиком, она как бы
кололась, "ширялась" ими. Догадка постепенно прозревала во мне: природа
лишила жену чувства сострадания, боль дочери не становилась ее болью и
страданием, и, возможно, она еще в детстве сотворила нечто бесчувственное,
родителей или родственников оскорбившее, потому что никого со стороны
невесты на свадьбе не было. Где-то в Подмосковье проживали дед и бабка
Маргит, на рождение Ани откликнулись, приехали с ведром меда и банкой
соленых огурцов, за столом сидели так, словно не свою правнучку в кроватке
видят, а соседскую. Степенная семья, прижимистая, с нравами прошлого века,
бородатый дед чуть ли не крошки со стола смахивал и отправлял себе в рот,
бабка потыкала непослушной вилкой картошку и взмахами бровей дала понять: да
кто ж так готовит?! Из патриархального рабства таких семей сыновья
вырываются, ударяясь в бега, а дочки взлетают к небу на метле, - так,
наверное, и мать Маргит в давние годы покинула отчий дом навсегда. Но уж
правнучку-то свою могут старики приютить, могут - так я подумал, предложив
жене отдать хотя бы на время дочь в подмосковный городишко Дмитров, где в
собственном доме поживали ее кровные родичи.
Так подумал, так сказал - и в ответ жена поджала губы как-то
по-старушечьи и повела брезгливо плечиком... А месяца через три (дочь уже
ходила вразвалочку) сунула закладку в Филдинга и предложила разойтись; она,
призналась, полюбила другого мужчину, настоящего, с чем мне надо смириться,
потому что ожидает ее большое будущее.
Об этом можно было догадаться сразу после свадьбы, поскольку жена так и
не сменила временную московскую прописку на постоянную столичную, что в
обычае всех рвавшихся в Москву девиц; развод не давал ей никаких шансов
задерживаться в моей квартире, но она и не нужна была Маргит, широчайшие
горизонты простирались перед ней, таинственная даль влекла, она и позвала
недоучившуюся студентку, нашелся истинный мужчина, не чета мне, к нему она и
перебралась, с собой захватив дочь и Голсуорси с загнутой страницей. Потом -
короткий суд, развод, отказ от алиментов (а я настаивал на них), и можно
подводить кое-какие итоги. Мать, зубы проевшая на Диккенсе и Голсуорси,
восхвалявшая Драйзера и Говарда Фаста, диссертацию защищавшая по ним, не
стерпела бы, конечно, англоманку Маргит рядом с собой, в одной берлоге они
не ужились бы, но, знать, теперь сами стены выдавили из квартиры фанатичку,
помешанную на Англии.
Я остался в одиночестве, я скучал по топоту детских ножек, по шуму воды
в ванной, где плескалась счастливая Анночка. Надо было привыкать к
житию-бытию, которое выпало на времена, когда на комплексный обед хватало