"Ю.П.Азаров. Печора" - читать интересную книгу автора

и смерть подкралась к сердцу, и тут же эту смерть настигло ликующее
спасение, и от того, что свершилось это неожиданное чудо, усилилось ощущение
радости.
Со мною случилось подобие обморока. И причиной этого состояния была
она, ее душа, которая высветилась вдруг для меня одного в набитом автобусе,
ее тревожность, которую я чувствовал, ее ожидание, ее скорбное обращение к
безнадежности.
Я очнулся в состоянии растерянности. Автобус был пуст.
- Полная отключка, - сказал шофер. - Это нам, водителям, страшная
штука, а пешеходу...
Что пешеходу дает отключка, я уже не расслышал. Выскочил из автобуса и
пошел в сторону своего дома.
Самое страшное произошло потом. Я вдруг отчетливо увидел перед собой
лицо незнакомки, оно явственно выступило в сиянии морозного воздуха. Я,
конечно же, сознавал, что ее рядом нет, что она, должно быть, сошла на одной
из остановок автобуса, идущего в сторону вокзала. Я сознавал и то, что со
мною творится какая-то неладность, иначе откуда же браться таким отчетливым
видениям. Я понимал, что такого рода явления - сигнал бедствия. И вместе с
тем хотел удержать как можно дольше это состояние, так как видение
сопровождалось такой силы волнением, что по всему телу разливалось
блаженство - иначе не назовешь, дух захватывало, сладко кружилась голова, и
все миллионы самых лучших мгновений, какие уже были в жизни моей, и в
детстве, когда я впервые увидел радостный блеск глаз девочки, моей
одноклассницы, которая, встретив меня после долгой болезни, захлопала в
ладошки, и в юности, когда я застывал со слезами на глазах, захваченный
чтением книг, и когда много раз тайно билась надежда встретить и испытать
радость встречи - все эти ошеломительные и радостные мгновения там, в
автобусе, вдруг соединились, обратились в реальность, чтобы тут же
исчезнуть, оставив в памяти едва уловимый неземной запах человеческого тела,
одежды.
Ни раньше, ни потом я не произносил тех слов, какие слетают в
совершенно необходимые минуты у книжных героев. Я мог бы произносить эти
слова, но всякий раз, когда даже очень хотелось их произнести, что-то
останавливало. Всякий раз в голове вспыхивала считалочка, которая
просчитывала то несоответствие, какое становилось очевидным, осязаемым,
говорящим и даже кричащим, что объект любви никак не тянет на те последние
слова, какие могут характеризовать лишь полноту счастья. Я в такие мгновения
всегда ощущал, что, может быть, поступаю непристойно, недостаточно щедро,
потому что мог бы выбросить по крайней мере в пространство те заветные
слова, от произнесения которых, все менялось.
Я понимал и другое, что произнеси я эти слова, как тут же непременно
возникла бы ложь, и эта ложь в один миг принесла бы ощущение ущербности.
Иной раз я слышал беззвучный крик: "Ну что тебе стоит сказать хотя бы один
разочек: "Я люблю тебя?" И я готов был сделать что угодно, как угодно
доказать свою преданность; а эти слова все равно не лезли из меня. Что-то
настоятельно подсказывало: "Нельзя". И, может быть, было и другое, сознание
того, что скажи я вдруг эти слова, так конец всему, наступит та жуткая
пустота, какая оборвет жизнь. Эти разновидности рациональной эквилибристики
сами по себе были отвратительными: от них всегда оставался привкус дурных
осязаний.