"Ю.П.Азаров. Новый свет" - читать интересную книгу автора

ходили, и лебеди чтобы плавали по озеру...
Царскосельский Лицей не выходил у меня из головы, когда я пробирался от
одного строения к другому.
Мерещились мне беседки, веранды, переходы подземные, воздушные
пристройки. А в беседках группами: школа Сократа - под голубым небом идет
вселенский спор о судьбах отечества, душе человеческой; а в другой беседке
школа Лобачевского - параллельные линии сомкнулись в бесконечности,
пересеклись, милые, и в разные стороны рассыпались; а в третьей -
полифоническая поэзия: звуки арфы слышатся, капелльное пение высокой
классики... А там, где пустырь,- зеленые ковры: фехтуют мальчики, по гаревым
дорожкам бегуны бегут, а рядом в золотой песок рекордность прыжковая падает.
И лицеистки, изящные стрекозы с глазами блестящими, топ-топ ножками - ранняя
женственность, достоинства полны, и балет на замерзших прудах, и пение, и
артистические клубы, и первые туалеты, и балы первые. И, разумеется, кони с
хвостами длинными, сбруя золоченая, седла из блестящей кожи, шеи
шелковистые. И великий целитель души - труд! Труд дома, труд в поле, труд
всесторонний, самый современный - и на выходе продукция самая разная.
Патенты, лицензии, счета банковские, личные и коллективные. И радость от
всего этого, потому что справедливостью и свободой все пропитано, защищать
каждый готов эти добродетели.

***

Позади мои долгие, нескончаемые споры с единомышленниками и
неединомышленниками, там, в Москве, где я выступал на педагогических
чтениях, а потом отправились к кому-то домой и до утра проговорили, а потом
еще много раз встречались, чтобы вместе разработать проект новой школы. И
разработали, и разругались вдрызг, потому что я настаивал идти в обычную
школу: не верил я тогда, что кто-нибудь нам официально утвердит наш проект.
Мне говорили:
- Безумие - ехать в глухомань. Донкихотство - строить школу на пустом
месте. Сизифов труд.
- Нам недостает именно такого безумия, - возражал я. - И терпения
Сизифа недостает...

***

Мой оптимизм подкреплялся тогда философией. Чем печальнее и безнадежнее
были доктрины философов, которых я читал, тем светлее становилось у меня на
душе (я создам, по крайней мере для самого себя, новую философию радостного
мироощущения!). Моя башка так напрочь была забита идеями Канта и Гегеля,
Достоевского и Толстого, Камю и Сартра - кого я тогда только не вобрал в
себя,- что они, эти идеи, становились как бы реальными вехами моего живого
бытия. Я спорил с тенями. Возражал им. Помню, даже написал трактат против
Камю. Пролог вылился неожиданно для меня ритмической прозой. Сейчас мне
кажутся мои потуги опрокинуть философию абсурда наивными. А тогда мне это
было необходимо. Я любил Камю. И не мог принять его отчаяния. Потому,
наверное, мой Сизиф катил не камень, а солнце. И мой вымышленный герой решал
для себя: "Начнем-ка все сначала. Любовью злой насытилась душа. Есть высший
Разум. И высшее Искусство - постичь порядок, меру, красоту вселенной.