"Франсиско Аяла. Наш безвестный коллега ("История макак" #4)" - читать интересную книгу автора

взамен получить конверт с пожелтевшими газетными вырезками: свою славу,
никому не нужную в большом мире...
______________
* Попусту растраченный, неудачный (франц.).

Но, как я уже говорил, на следующее утро началось выздоровление, и -
так часто бывает после особенно тяжелых болезней - выздоровление чрезвычайно
быстрое. За завтраком Пепе ощутил, что его мрачное настроение рассеивается
под благотворными лучами утреннего солнца, которые лились в окно столовой;
душа моего друга светлела от мысли (отнюдь, кстати, не новой и не
оригинальной, но за все предыдущие дни ни разу не посетившей Пепе, чтобы
указать ему спасительную лазейку), что достоинства произведения искусства
измеряются вовсе не его популярностью и сиюминутным успехом, а благодарной
памятью грядущих поколений; из чего следует, что можно подать потомкам
апелляцию на современников, если твое творчество выдержало испытание
временем и тем самым обеспечило тебе бессмертие.
Вот что говорил мне Пепе Ороско, и я полностью с ним соглашался,
соглашался со всей горячностью. Мне так радостно было вновь видеть моего
друга невозмутимо спокойным, безмятежным, видеть, что к нему вернулась та
восхитительная уверенность в себе, которая позволила ему создать неоспоримо
прекрасные творения... Постепенно наша беседа становилась все более общей и
отвлеченной, и Пепе начал рассуждать, и довольно убедительно, относительно
малой или вовсе ничтожной ценности побед на литературном поприще - это Пепе,
одержавший чуть ли не самые крупные из них. И тогда я, дабы удостовериться,
что уверенность моего друга в себе вновь непоколебима, что все сомнения
канули в Лету, принялся возражать ему:
- Все это, конечно, так; но скажи, чего ради ты, я, да и все мы
стараемся публиковать книги, счастливы, когда нас читают, сердимся, когда не
понимают? Почему овации звучат для нас сладостной музыкой?
Я-то хотел показать Пепе, что не сомневаюсь в его полном выздоровлении,
что теперь можно беседовать с ним без прежних предосторожностей, подобно
тому как с выздоравливающим начинают разговаривать нарочито грубоватым и
непочтительным тоном, внушая тем самым уверенность в том, что опасность
осталась позади. И потом, я до смерти люблю спорить и анализировать или, как
утверждают некоторые, перечить нашему светилу. И светило мне ответило:
- Все это - противоречия творчества; если хочешь, могу признать, что и
мне свойственны человеческие слабости. Однако труду моему они нисколько не
вредят.
- Извини, пожалуйста, - продолжал возражать я, - но ни ты, и никто
другой, не сможет убедить меня, что публикация написанного - всего лишь
издержки литературной деятельности; напротив, мне кажется, что именно в этой
публикации и кроется истинная цель этой деятельности. Согласись, нет смысла
писать то, что никто никогда не прочтет. Даже потерпевший кораблекрушение,
бросая бутылку в море, адресует свое послание другому, и делает это с тем
меньшей охотой, чем больше существует вероятность, что другого, то есть
вожделенного адресата, не существует. Представь, что ты последний житель
Земли; разве стал бы ты писать?
- Я писал бы для бога, - улыбнулся Пепе Ороско.
- Так, значит, ты пишешь, чтобы скрасить досуг господа? Я - нет, я пишу
для людей из плоти и крови, грешных и смертных. И потом, - я сменил