"Олег Авраменко. Протекторат" - читать интересную книгу автора

посетитель. - Ни слова больше. Я все понял, но не хочу ничего об этом
слышать. Позвольте напомнить вам, что я не ваш адвокат и не собираюсь им
становиться. Поэтому убедительно прошу вас воздержаться от разглашения в
моем присутствии сведений, которые закон квалифицирует как информацию о
преступных намерениях. Я могу догадываться о ваших планах - догадки не
факты, их к делу не подошьешь, но знать о них я не хочу. - Надеюсь, я ясно
выражаюсь? Конноли кивнул:
- Вполне. Извините, что увлекся. Так вот, - продолжал он, - если вы
добьетесь освобождения Алены хоть на один день, я буду считать, что свою
задачу вы выполнили. Такая формулировка вас устраивает?
Я поморщился. Слишком грубо и прямолинейно, можно было выразиться и
помягче, не так откровенно выпячивая это "хоть на один день". Следуя букве
закона, я никакой конкретной информации не получил, и суд не расценил бы
это высказывание как извещение о намерении совершить преступное деяние, но
все же... А впрочем, ну его к черту! Какое мне, собственно, дело до того,
что Конноли собирается умыкнуть свою доченьку с нашей планеты, оставив
правосудие в дураках? Главное, что он не сказал мне об этом прямо. А чисто
по-человечески я мог его понять: если бы моя Юля, упаси Боже, попала в
такую передрягу, я пошел бы на все, чтобы помочь ей. И не остановился бы
перед нарушением закона... Гм-м, хорошенькие мысли для адвоката!
- С залогом весьма проблематично, - сказал я. - Нашими законами не
предусмотрено освобождение под залог обвиняемых в убийстве. Правда, Алена
еще несовершеннолетняя, и если бы я взялся за это дело с самого начала,
то, скорее всего, сумел бы убедить судью выпустить ее на поруки под
ответственность господина и госпожи Габровых. Но сейчас... - Я покачал
головой. - Нет, это маловероятно. До начала суда осталось лишь две недели,
обвинение уже на полную силу раскрутило свою пропагандистскую машину, и я
сомневаюсь, что мое ходатайство будет удовлетворено. Тем более что
Стоянову уже было отказано, а с тех пор в деле не обнаружилось никаких
благоприятных для вашей дочери обстоятельств. Я, конечно, подам прошение
об освобождении на поруки, но не советую вам на него рассчитывать. Конноли
кивнул:
- Да, я понимаю... - Тут выдержка изменила ему, он вскочил с кресла и
нервно заходил по кабинету. - Вы должны что-то придумать, господин
Поляков. Вы должны спасти мою дочь. - Он резко остановился. - У вас много
говорят о гуманности вашей пенитенциарной системы, но все это ложь, наглое
лицемерие. Смертная казнь куда честнее и гуманнее. А ваше так называемое
"лечение", оставляя человека в живых, убивает самое ценное - его душу.
После этого уже не будет нынешней Алены, от нее останется лишь бледная
тень. Ей будут недоступны глубокие чувства, она лишится способности любить
и ненавидеть, радоваться и горевать, ее жизнь превратится в пустое,
бессмысленное существование. А ведь ей еще нет и семнадцати, она пишет
такие милые, такие красивые стихи, у нее настоящий талант к поэзии... Да,
конечно, я признаю, что Алена совершила тяжкое преступление - но она все
равно моя дочь, мой единственный оставшийся в живых ребенок. Я не хочу
потерять и ее!
Так же внезапно, как и взорвался, Конноли взял себя в руки и рухнул в
кресло. Достав из кармана платок, он вытер вспотевшее от волнения лицо и
тихо произнес:
- Прошу прощения, советник. Порой я не выдерживаю. Уже четыре месяца