"Мигель Анхель Астуриас. Синьор президент" - читать интересную книгу автора

Наевшись, они завязывали остатки в узелок, накрепко прикручивали его к
животу, валились на бок и засыпали. Сны у них были грустные, беспокойные -
тощие свиньи являлись им, и тощие бабы, и драные псы, и какие-то колеса, и
призраки святых отцов шли в собор на отпеванье, и мутную луну распинали на
промерзших костях. Часто среди ночи их будил крик дурачка - ему мерещилось,
что он заблудился на площади. Нудили шаги ночного патруля, тащившего в
тюрьму политического преступника, и причитания женщин, вытиравших за ним
кровавые следы мокрыми от слез платками. Будил громкий храп шелудивого
калеки; будили пыхтенье и плач брюхатой глухонемой; будили всхлипыванья
слепой старухи, которой снилось, что она болтается на крюке, как туша в
мясной, облепленная мухами. Но крик дурачка был хуже всего. Он раскалывал
небеса. Утробный, протяжный, нечеловеческий вопль.
Под воскресенье в это странное общество приходил пьяный. Во сне он
по-детски всхлипывал и звал мать. При этом слове, которое в его устах
звучало и кощунственной жалобно, дурачок вскакивал, испуганно озирался и,
перебудив всех, горестно вторил рыданиям пьяного.
Лаяли псы. Бранились нищие; кто посвирепей - вскакивал и пытался
навести порядок. Тихо, полицию кликнем! Но полицейских сюда не заманить. Тут
штрафа не выжмешь. Вопли дурачка перекрывал крик Колченогого: "Да
здравствует Франция!" В конце концов это стало любимой забавой нищих: почти
каждую ночь хромой мерзавец орал, подражая отсутствующему пьяному; Пелеле*,
дурачок, вздрагивал при каждом крике, а люди, свернувшиеся на обрывках
одеял, смотрели, как он беснуется, отпускали крепкие словечки и
захлебывались от смеха. Не глядя на жуткие лица, ничего не видя, ничего не
слыша, ничего не понимая, обессилев от рыданий, он засыпал. И немедленно его
будил крик Колченогого:
______________
* Пелеле - буквально: соломенное чучело; дурачок, простофиля (исп.).

- Мама-а!
Пелеле испуганно таращил глаза - так просыпаются люди, которым
приснилось, что они сорвались в пустоту. Он сжимался, корчился, весь - живая
рана, и снова из глаз его текли слезы. Понемногу он затихал, свернувшись
комочком, но в потревоженном мозгу долго копошился ужас. И когда он наконец
засыпал, другой голос будил его:
- Мама!
Это кричал Вдовушка, полоумный мулат. Фыркая, по-старушечьи кривляясь,
он тараторил:
- Мама - мамочка - матерь божья - помилуй нас - пресвятая богородица -
спаси нас.
Дурачок хихикал. Может быть, ему было смешно, что он такой забитый,
голодный - сердце да слезы. А те все хохотали - ха-ха-ха... хо-хо-хо;
заходился нищий со вздутым брюхом и длинными, слипшимися усами; мочился под
себя кривой, бодал стенку; ворчали слепые, пуще всех - безногий слепец по
прозвищу "Москит". Он считал, что подобные забавы недостойны мужчины.
Слепых почти не слушали, Москита не слушали совсем. Надоело его
хвастовство. Все я да я! Я, мол, вырос при казарме, меня мулы лягали,
офицеры стегали, и стал я человеком, ходил с шарманкой по улицам. Я глаз
потерял в пьянке и правую ногу, а когда - не помню, и левую ногу, под
автомобиль попал, а где - не помню.