"Виктор Астафьев. Жестокие романсы" - читать интересную книгу автора

Младший лейтенант не понял или не хотел понимать нашей издевки, он
напевно начал:

В полях по-волчьи воет снег
В обыденной обиде.
Прошло пять лет, и я во сне
Глаза твои увидел.

Что годы? Ложь! Еще вчера
Ты мне в глаза глядела.
Я встал, а за окном ветра
Ревут осиротело...

Он хорошо читал стихи, наш новый взводный, он много знал стихов, но у
нас уже выбило из строя шестерых взводных, и последнего из них,
Кольку-дзыка, выбило совсем недавно.
Связиста, его напарника, мы давно похоронили и еще семерых вчера
закопали. В ряд, в одной яме. Стихами, даже такими грустными и душевными,
Кольку-дзыка не заменить. Колька Чугунов не знал стихов. Он любил романсы.
Жестокие!..


* * *

Докатился слух до фронта, что Колька Чугунов бесчинствует в Сибирске,
собрал банду из подростков и занимается грабежом.
Через такое большое расстояние напрасные слухи не добираются.
Вернувшись домой без обеих ног, Колька Чугунов пил с родителями
беспробудно, когда мать и следом отец откочевали из тридцать четвертой
биксы, которая, приосев на завалинку и еще более искривившись и почернев от
старости, все еще ширше всех строений стояла на улице Шопена-Шипулина, он,
инвалид Чугунов, на какое-то время приладился к церкви в куркулевском
приобском поселке.
Где-то и когда-то научившись креститься, Колька-дзык подкатывал к
ограде церкви и набожно, смиренно крестился, потом катил ко входу церкви
свою неуклюжую, словно телега скрипучую и широкую тележку и, состроив скорбь
на роже, крестился еще дольше, еще неистовей, когда вкатывался в церковь,
все уж верующие, видя слезу на глазах инвалида, расступались перед его
тележкой, говорили: "Господь тебя спаси", а он ответно шелестел губами: "И
вас, и вас всех спаси, Господи".
В привратном еще ларьке он долго выковыривал из кармана, выбирал из
табачной пыли мелочишку, еще дольше катал копейки на ладони и слезливо
просил: "Бабуся! Продай свечечку, у меня тут, правда, не хватат, но ты уж
помилосердствуй", и возле Плащаницы Чугунов выбирал самую чистенькую, самую
смиренную старушку, теребил ее за подол: "Бабуся! Поставь свечку за родимых
моих маму и папу, - тут голос его совсем засаживало слезами, и он, сиротски
взрыдывая, добавлял: - И за братьев моих героцки... героических... живот
положивших там... там..." - показывал он куда-то вдаль, но все понимали, что
несчастный этот страдалец имеет в виду фронт и товарищей своих, сгоревших и
горящих в адовом огне войны.