"Виктор Астафьев. Фотография, на которой меня нет" - читать интересную книгу автора

вторичное выселение, еще более тягостное, при котором произошла единственная
за время раскулачивания трагедия в нашем селе.
Немой Кирила, когда первый раз Платоновских выбрасывали на улицу, был
на заимке, и ему как-то сумели втолковать после, что изгнание из избы
произошло вынужденное, временное. Однако Кирила насторожился и, живя
скрытником на заимке со спрятанным конем, не угнанным со двора в колхоз по
причине дутого брюха и хромой ноги, нет-нет и наведывался в деревню верхом.
Кто-то из колхозников или мимоезжих людей и сказал на заимке Кириле,
что дома у них неладно, что снова Платоновских выселяют. Кирила примчался к
распахнутым воротам в тот момент, когда уже вся семья стояла покорно во
дворе, окружив выкинутое барахлишко. Любопытные толпились в проулке,
наблюдая, как самое Платошиху нездешние люди с наганами пытаются тащить из
избы. Платошиха хваталась за двери, за косяки, кричала зарезанно. Вроде уж
совсем ее вытащат, но только отпустят, она сорванными, кровящими ногтями
вновь находит, за что уцепиться.
Хозяин, чернявый по природе, от горя сделавшийся совсем черным,
увещевал жену:
"Да будет тебе, Парасковья! Чего уж теперь? Пойдем к добрым людям..."
Ребятишки, их много было во дворе Платоновских, уже и тележку, давно
приготовленную, загрузили, вещи, кои дозволено было взять, сложили, в
оглобли тележки впряглись. "Пойдем, мама. Пойдем..." - умоляли они
Платошиху, утираясь рукавами.
Ликвидаторам удалось-таки оторвать от косяка Платошиху. Они столкнули
ее с крыльца, но, полежав со скомканно задравшимся подолом на настиле, она
снова поползла по двору, воя и протягивая руки к распахнутой двери. И снова
оказалась на крыльце. Тогда городской уполномоченный с наганом на боку пхнул
женщину подошвой сапога в лицо. Платошиха опрокинулась с крыльца, зашарила
руками по настилу, что-то отыскивая. "Парасковья! Парасковья! Что ты? Что
ты?.." Тут и раздался утробный бычий крик: "М-м-мауууу!.." Кирила выхватил
из чурки ржавый колун, метнулся к уполномоченному. Знавший только угрюмую
рабскую покорность, к сопротивлению не готовый, уполномоченный не успел даже
и о кобуре вспомнить. Кирила всмятку разнес его голову, мозги и кровь
выплеснулись на крыльцо, обрызгали стену. Дети закрылись руками, бабы
завопили, народ начал разбегаться в разные стороны. Через забор хватанул
второй уполномоченный, стриганули со двора понятые и активисты. Разъяренный
Кирила бегал по селу с колуном, зарубил свинью, попавшуюся на пути, напал на
сплавщицкий катер и чуть не порешил матроса, нашего же, деревенского.
На катере Кирилу окатили водой из ведра, связали и выдали властям.
Гибель уполномоченного и бесчинство Кирилы ускорили выселение
раскулаченных семей. Платоновских на катере уплавили в город, и никто,
никогда, ничего о них больше не слышал.
Прадед был выслан в Игарку и умер там в первую же зиму, а о деде Павле
речь впереди.
Перегородки в родной моей избе разобрали, сделав большой общий класс,
потому я почти ничего не узнавал и заодно с ребятишками что-то в доме
дорубал, доламывал и сокрушал.
Дом этот и угодил на фотографию, где меня нет. Дома тоже давным-давно
на свете нет.
После школы было в нем правление колхоза. Когда колхоз развалился, жили
в нем Болтухины, опиливая и дожигая сени, терраску. Потом дом долго