"Виктор Астафьев. Фотография, на которой меня нет" - читать интересную книгу автора

Но в те годы Бог был занят чем-то другим, более важным, и от русской деревни
отвернулся. Часть кулацких пустующих домов - нижний конец села весь почти
пустовал, тогда как верхний жил справнее, но "задарили, запоили" верховские
активистов - шел шепот по деревне, а я думаю, что активистам-ликвидаторам
просто ловчее было зорить тех, кто поближе, чтоб далеко не ходить, верхний
конец села держать "в резерве". Словом, живучий элемент начал занимать свои
пустующие избы или жилье пролетарьев и активистов, переселившихся и
покинутые дома, занимали и быстро приводили их в божеский вид. Крытые как
попало и чем попало низовские окраинные избушки преобразились, ожили,
засверкали чистыми окнами.
Многие дома в нашем селе строены на две половины, и не всегда во второй
половине жили родственники, случалось, просто союзники по паю. Неделю,
месяц, другой они могли еще терпеть многолюдство, теснотищу, но потом
начинались раздоры, чаще всего возле печи, меж бабами-стряпухами. Случалось,
семья выселенцев снова оказывалась на улице, искала приюту. Однако
большинство семейств все же ужились между собой. Бабы посылали парнишек в
свои заброшенные дома за припрятанным скарбом, за овощью в подвал. Сами
хозяйки иной раз проникали домой. За столом сидели, спали на кровати, на
давно не беленной печи, управлялись по дому, крушили мебелишку новожители.
"Здравствуйте", - остановившись возле порога, еле слышно произносила
бывшая хозяйка дома. Чаще всего ей не отвечали, кто от занятости и хамства,
кто от презрения и классовой ненависти.
У Болтухиных, сменивших и загадивших уже несколько домов, насмехались,
ерничали: "Проходите, хвастайте, чего забыли?..""Да вот сковороду бы взять,
чигунку, клюку, ухват - варить...""Дак че? Бери, как свое..." - Баба
вызволяла инвентарь, норовя, помимо названного, прихватить и еще
чего-нибудь: половичишки, одежонку какую-никакую, припрятанный в ей лишь
известном месте кусок полотна или холста.
Заселившие "справный" дом новожители, прежде всего бабы, стыдясь
вторжения в чужой угол, опустив долу очи, пережидали, когда уйдет "сама".
Болтухины же следили за "контрой", за недавними своими собутыльниками,
подругами и благодетелями - не вынесет ли откудова золотишко "бывшая", не
потянут ли из захоронки ценную вещь: шубу, валенки, платок. Как уличат
пойманного злоумышленника, сразу в крик: "А-а, воруешь? В тюрьму
захотела?.." - "Да как же ворую... это же мое, наше..." - "Было ваше, стало
наше! Поволоку вот в сельсовет..."
Попускались добром горемыки. "Подавитесь!" - говорили. Катька Болтухина
металась по селу, меняла отнятую вещь на выпивку, никого не боясь, ничего не
стесняясь. Случалось, тут же предлагала отнятое самой хозяйке. Бабушка моя,
Катерина Петровна, все деньжонки, скопленные на черный день, убухала, не
одну вещь "выкупила" у Болтухиных и вернула в описанные семьи.
К весне в пустующих избах были перебиты окна, сорваны двери, истрепаны
половики, сожжена мебель. За зиму часть села выгорела. Молодняк иногда
протапливал печи в домнинской или какой другой просторной избе и устраивал
там вечерки. Не глядя на классовые расслоения, парни щупали по углам девок.
Ребятишки как играли, так и продолжали играть вместе. Плотники, бондари,
столяры и сапожники из раскулаченных потихоньку прилаживались к делу,
смекали заработать на кусок хлеба. Но и работали, и жили в своих, чужих ли
домах, пугливо озираясь, ничего капитально не ремонтируя, прочно, надолго не
налаживая, жили, как в ночевальной заезжей избе. Этим семьям предстояло