"Виктор Астафьев. Медведи идут следом" - читать интересную книгу автора

вершинах, медведи с наступающей осенью спускаются вниз, к предгорьям на
зимовку.
Как только начали гонять колхозные стада на альпийские луга, умный
зверь мигом сообразил: надо идти следом - всегда какой-нибудь харч
перепадет; у табора люди непременно насорят, забудут или утеряют что-нибудь,
но главный интерес и надежда главная у косолапых на падеж скота. Раненых и
подсекшихся в пути телят перегонщики докалывали и поднимали мясо на лабаза,
чтобы забрать его на обратном пути. Медведи стекались к этим лабазам,
поводили носами, облизывались, шатали деревья, подкапывали и перегрызали
коренья - словом, правдами и неправдами добывали себе мясо. С отставшей или
заблудившейся в лесу скотиной косолапые управлялись и того проще.
В нашем отряде народу много - шестнадцать школьников, четверо взрослых.
Хватало людей на ночные дежурства, на шум, крик и охрану вверенного нам
колхозного стада в полтораста голов. Ночами вокруг табора полыхали костры.
Старшой - бывший фронтовик - тревожно вслушивался в леса, сомкнувшиеся
вокруг нашего табора.
- Бродят, бродят, подлые!..
Казалось, понарошке попугивает нас старшой, чтобы еще бдительней мы
были и от табора никуда не отдалялись.
В заброшенном переселенческом поселке мы загнали скот в дощаной сарай,
у которого обвалилась задняя, от леса сопревшая стена. Старшой приказал
забрать ее досками, чтобы медведи не вломились. Тогда уж все развеселились -
старшой и в самом деле дурачит нас. Каков же, однако, был переполох и
изумление, когда средь ночи стадо наше подняло рев, а товарищи мои - пальбу
из ружей. Вернувшись с фонариком от сарая, старшой сообщил, что медведи таки
оторвали доски, обвалили наживульку сплетенную стену, но задрать никого не
успели, только оцарапали одного бычка. С ним, с этим бычком, уже случалась
беда - он попадал в каменный "капкан", задрал чулком кожу на ноге, и вот еще
глубокие, запекшиеся царапины на стегне, в которых роется мухота, липнет к
ним сор. Дойдет ли?
На пятые сутки мы поднялись к первой поднебесной поляне и не вздохнули
облегченно, не заорали "ура!", а сделали два вялых дуплета из ружей в честь
того, что довели стадо без потерь, и повалились спать, пустив телят и коней
в сочную, белопенную от цветущих морковников траву, страшась лишь того,
чтобы скотина не объедалась.
Выспавшись и придя немного в себя, мы осмотрелись - долго синел впереди
Кваркуш. И вот мы наверху. Простор такой, что взгляда не хватает. Простор
холодный, безмолвный, по всему хребту останцы, будто развалины вымерших
городов. И чем дальше, чем выше, тем более вершины, тем гуще прожилья вечных
снегов. Худые, скособоченные, изверченные стужей леса крались по распадкам,
достигая вершин, взбирались на сопки и останцы, но здесь останавливались,
застывали, стуча под ветром окостенелыми сучками. Однако же, приглядевшись,
заметишь ниже культяпистых, часто сломленных бурею вершин и живые ветки,
по-птичьи распластавшиеся по земле крыла сизой птицы, березу с горсткой
черствых листьев, в заувее, меж скал, реденькую, чахлую, кособокую стайку
елей или сиротски жмущиеся друг к дружке шумливые осинники; средь серых
камней и сухостоин малахитово светились бархатистыми кисточками кедры.
Отсюда, с Кваркуша, пастухи увозили березу на топорища, делали заготовки для
полозьев саней, пилили кругляш на обувную шпильку: дерево, испытанное
здешним климатом, так крепко, что поделкам из него не было износу. Вид