"Виктор Астафьев. Медведи идут следом" - читать интересную книгу автора

- Ну дак, пошли, что ли? - буднично сказал младший вогул и поднялся с
крыльца.
Собаки вскочили с завалинок, где они лежали, скрывшись от капели,
покорно подставили головы, чтоб с них сняли ошейники. Освободившись от
поводков, они не затявкали, не помчались куда попало, не запрыгали, как
городские шавки, - кобель на угол, сука за баней степенно помочились,
катнулись в мокром снегу, отряхнулись и замерли в отдалении, ожидая
приказаний.
Мы вооружены кто чем. Мой товарищ - фотоаппаратом, старшой и пастухи
ружьями, ребятишки - палками.
- Собак не перебейте, - оглядев все наше воинство, серьезно предупредил
Матвей, - собаки - золото, медведь - дерьмо! - И пошел вперед косолапо,
усадисто. Мы за ним. Парнишки, напряженные, подобранные, бледные - сзади.
- Ну как, страшно? - спросил одного парнишку старший вогул и потряс
головой, засверкав узенькими смеющимися глазами: - Уй-буй-бы-ыыыр! Страшно!
Парнишки вежливо посмеялись. Мы тоже.
Обогнав хозяев, собаки приблизились к задранному бычку и сначала
медленно, затем все убыстряя, убыстряя ход, закружились возле туши, тычась
носами в снег, в грязь. Ноздри собак, сырые, чутко вздрагивающие от
напряжения, работали, посипывая, вычихивая что-то их раздражающее, едкое,
все заметнее поднималась шерсть на загривках псов. Доверительное почтение
вызывали вогульские лайки - они уж никогда не подведут человека, сделают
свое дело верно, достойно, и никакому зверю от них никуда не деться.
Забирая все шире круги, отклоняясь все дальше к стланикам и мокро
чернеющему за ними реденькому лесу, лайки взвизгнули, будто одновременно
наступили на острое, и пошли по направлению распадка, белеющему впадиной
средь леска. Еще раз, уже мимолетно, мы увидели лаек в отдалении, на пестро
вытаявшей поляне. Псы шли челночно: сука - влево, кобель - вправо, через
какое-то время встречались и, вроде бы не замечая друг дружку, расходились
по сторонам. Без шума, суеты, уверенно шли собаки к зверю. Чувствовалось,
вот-вот они его поднимут, сердце в груди заранее холодело, томилось и
обмирало.
Звонко и очень уж домашне с простодушно-злым и в то же время радостным
ликованием вскрикивала сука, ровно бы найдя пьяного мужика под забором: "Так
вот где ты, бесстыжая харя, валяешься!"
Сшибая с перевитого стланика тяжелое мокро, ринулся на ее крик кобель,
забухав на ходу срывистым лаем. Кусты стлаников дрогнули, зашевелились,
затрещали, ухнул в них намокший снег, раздался храп, поднялась яростная
возня - кобель кого-то рвал или кобеля рвали? Сука, взрыдывая, давясь
собственным голосом, билась в кустах, помогая кобелю. Зверь не хотел
выходить из густой шараги - видно, понимал: пока он тут, собаки ему не так
страшны, никто его здесь не пристрелит.
- Я говорил, далеко не уйдет, - повернулся Матвей к молодому вогулу.
Обожрался! Мясо бросить жалко! - И, поощряя собак или напоминая о себе,
загулькал, валяя язык во рту: - Ур-лю-лю-лю-у-у!
Кобель, будто колуном рубанув, ахнул в ответ, сучка совсем уж по-бабьи
залилась, зарыдала. Зверь, судя по извилисто заметавшейся молнии, по
сталисто отблескивающим кустам, стронулся, не выдержав натиска собак.
Матвей снял ружье с плеча, взвел курки, скользнул по нас беглым
взглядом; лицо его отвердело, скулы как бы круче сделались, челюсти