"Виктор Астафьев. Прокляты и убиты (Книга вторая)(про войну)" - читать интересную книгу автора

он, оскалясь, сорванно кричал, грудью налегая на скользкую тушу суденышка:
-- Еще! Еще! Еще! Навались! Навались, ребятушки! Эй, кто там живой? Ко
мне! Кому говорю?!
Они обогнули вынос заречного острова, они сделали немыслимое: заволокли
баркас в протоку, по спокойной воде баркас и к берегу, в укрытие затащили
бы, но протока была поднята в воздух, разбрызгана, разлита, взрывы рвали ее
дно и как бы на вдохе всасывало жидкую грязь и воду, подбрасывая вверх, во
тьму вместе с вертящимися каменьями, комьями земли, остатками кореньев,
белой рыбы, в клочья разорванных людей. Продырявленный черный подол ночи
вздымался, вздыхал вверх, купол воды, отделившийся ото дна, обнажал жуткую
бесстыдную наготу протоки, пятнисто-желтую, с серыми лоскутьями донных
отложений. Из крошева дресвы, из шевелящейся слизи торчал когтистой лапой
корень, вытекал фиолетовый зрак, к которому прилипла толстой ресницей трава.
Из травы, из грязи, безголовая, безглазая белым привидением ползла, вилась
червь, не иначе, как из самой преисподней возникшая. Состояла она из
сплошного хвоста, из склизкой кожи, увязнув, валяясь в грязи, тварь
хлопалась по вязкому месту, никак и никуда не могла уползти, маялась в злом
бессилии.
Большинство барахтающихся в воде и на отмели людей с детства ведали,
что на дне всякой российской реки живет водяной. Поскольку никто и никогда в
глаза его не видел, веками собиралось, создавалось народным воображением
чудище, век от веку становилось все страшнее, причудливей: множество глаз,
лап, когтей, дыр, ушей и носов, и уж одно только то, что оно там, на дне
присутствует, всегда готово схватить тебя за ноги, увлечь в темную глыбь, --
обращало российского человека, особенно малого, в трепет и смятение. Надо
было приспосабливаться жить с рекою, с чудищем, в ней таящимся, лучше всего
делать вид, что ничего ты про страшный секрет природы не знаешь, -- так не
замечают жители азиатских кишлаков поселившуюся возле дома, а то и в самом
доме, в глинобитной стене, -- ядовитую змею, и она тоже никого "не
замечает", живет, плодится, ловит мышей. И если б оно, то, деревенское,
привычное водяное чудище объявилось сейчас со дна реки, как бы по-домашнему
почувствовали себя бойцы. Но дно реки, душа ее, будто тело больной,
умирающей матери, обнажено, беззащитно. И тварь со дна ползет, биясь
хвостом, неслыханная, невиданная, души и глаз не имеющая. Да уж не приняла
ли, наконец, сама война зрячий образ? Черная пустота, на мгновение озаряемая
вспышками взрывов, и в ней извивающаяся, на человека неумолимо наползающая
тварь?! Там, под водой, бездна -- она поглотит, да уже и поглотила все
вещее, даже самое реку с ее поднятой и унесенной куда-то водой, и берега
обратило в прах, и смело в бесприютные пространства веса не имеющую
человеческую душу, тоже обнажившуюся, унесло ее горелым листом в холодом
дымящую дыру, из которой все явственней, все дальше выползает грязная тварь,
состоящая из желтой жижи, покрытая красной пеной -- да-да, конечно, это вот
и есть лик войны, бездушная сущность ее.
С баркаса подхватили кто что мог, ринулись прочь, за командирами, уже
где-то впереди, за водою, кричащими: "За мной! За мной-ой!" -- пытаясь
угадать по голосу своего ведущего. Мокрая одежда мешала бежать, бойцы, на
берегу отжимаясь, падали, щупали себя: здесь ли он, боец, с собой ли его
тело? Огонь свалился на баркас, вокруг которого в воде барахтались раненые,
грязью замывало, заиливало живых и убитых. Немцы пытались зажечь баркас
пулями и ракетами, чтобы высветить протоку, видеть, куда углубляются