"Виктор Астафьев. Веселый солдат (повесть)" - читать интересную книгу автора

старообрядческое село и увел из него синеглазую, белоликую девку,
крестившуюся двуперстием, знавшую грамоту по раскольничьим книгам.
Принесла она с собой в дом Анкудиновых медный складень, прибила его над
кроватью, молилась по три раза на дню, пока дети не пошли. Норму моления она
сбавляла по ребятам: родился первенец - по два раза молиться стала; родился
второй - по утрам или вечером, да еще по святым праздникам.
Анкудиновы-старшие, державшие на стене портреты Сталина, Ленина и Карла
Маркса, терпеливо и настойчиво перевоспитывали невестку, но успеха не имели.
Более того, начали задумываться над передовыми теориями, и выходило, что как
Карл Маркс с Фридрихом Энгельсом, как и старообрядка-невестка стоят за
честную, справедливую и чистую жизнь, без воровства, прелюбодейства и всякой
наглости, только - по передовой теории - властвовать и царить могла лишь
диктатура пролетариата, и эта диктатура должна вырубить под корень, "до
основания" всех, кто с нею не согласен , потом уж: "Мы наш, мы новый мир
построим..." Стало быть, здание нового мира, как и тысячу лет назад, счастье
народное, опять-таки, как ни крути, создавалось с помощью насилия. А вот
невестка в молитвах призывала к терпению, покорности судьбе, согласию людей
во всем, кроме "чистой" веры. Да кабы только призывала?! Призывать-то и сами
Анкудиновы горазды были, подрали в молодости глотки, чаще всего орали
неизвестно зачем и призывали, не понимая, к чему.
Невестка делала добро и работу не торопясь, без крика и все же везде
поспевая и постепенно овладела домом Анкудиновых, стала его главой и
предводителем. Бывшие горлопаны-партизаны и партийцы - старшие Анкудиновы
охотно свалили на Феклу все хозяйство, сами подались было в общественники,
чтобы выступать на собраниях и во время выборов не только с пламенным
словом, но и с концертами. Дед Анкудинов рокотал непримиримо: "Под тяжким
разрывом гремучих гранат отряд коммунаров сражался!.." И когда наступал
черед хору сомкнуть рты и только однотонно мычать, в действие вступала бабка
Анкудиниха. "Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем!" - верещала
она, и аж горло у людей стискивало - вот как здорово у них получалось!
Но как война началась, стало не до хора и не до декламаций. Отец снова
спустился в рудник, чтобы золотом крепить оборону страны. Анкудиниха,
маявшаяся грудью, засела дома, с ребятами. Невестка же ломила на
социалистических полях колхоза "Марат", вышла в бригадиры, мать жаловалась в
письме: научила всю бригаду не только честно и ударно работать, но и
молиться за упокой убиенных на войне, за здравие живых, ee, Анкудиниху, тоже
допекла, понуждает кланяться, каяться в грехах, окрестила ребятишек -
недопустимый срам! - заставляет носить на шее крестики и в вере своей как
была несгибаема, такой и осталась, пожалуй что даже и неистовей с годами
сделалась, и она, Анкудиниха, уж думает иногда, что некоторым коммунистам,
окопавшимся по тыловым колхозам, приискам и лесам, не мешало бы у невестки
Феклы кой-чего и в пример взять.
Лиза нависла на плечо Анкудина, он ее не сгонял, но, усмехаясь,
говорил:
- Ох, будет мне от моей Феклы баня. Будет!.. - сморщился: -
Покаяться ведь заставит!.. Да не хмурьтесь вы, хлопцы, не переживайте за
меня. Было б за че ухватиться, они б меня тут же схарчили! И вы живите так,
чтоб не за что ухватиться, не потому что извилисты, скользки, а потому что
прямы. Надо жить так, чтобы спалось всегда спокойно. Это главное. Но
мандавошка та, с белыми непорочными погонами, все ж кой-какую разруху