"Хьелль Аскильдсен. Ночь Мардона ("Все хорошо, пока хорошо" #9) " - читать интересную книгу автора

перевел взгляд с луны за окном на полную света замочную скважину. Нет,
конечно. Комната, кстати, больше, чем мне показалось, наверняка четыре на
три метра, просто в темноте... Мы могли бы сыграть партию в шахматы, хотя
он, наверно, не играет... Зажгу-ка я свет, рассмотрю комнату получше. Я не
заметил печки, но она должна быть, как бы он стал обходиться без нее, зима
на носу. Зря он не повесил что-нибудь на стены. Что за идея с рисунками
масок и рук, их там не меньше сотни. Значит, я похож на "форд". И он
попытался вспомнить, как выглядит "форд". Вера постелила на надувной матрас
ватное одеяло. Что бы ты ни говорил, а мне его жалко. Мне тоже, но вместе с
жалостью мне хочется, чтобы он уже умер. Из-за него я чувствую груз, как
сказать, безнадежных долгов. Как будто я ему обязан. Плюс он отвратителен
мне чисто физически, понимаешь, я не могу без содрогания думать о той ночи,
а это могло произойти только глухой ночью, когда я был зачат, меня тошнит.
Вера удивленно посмотрела на него. Отец слышал громкий стук своего сердца,
потом хлопнула дверь, и в замочной скважине потемнело. Он прислушался, но
не расслышал ничего, кроме стука сердца. Оно скакало быстрее обычного.
Странно, сказала Вера. И что, сказал Мардон, когда ты думаешь о
совокуплении своих родителей, тебе, мягко говоря, не мутит душу? Нет. Отец
сел в кровати и прислушался. Это все тишина. Японцы, кажется, придумали
запирать людей в звуконепроницаемые комнаты, вернее, камеры особой
конструкции, чтобы сводить с ума. Это как-то непонятно, если только они
располагают их высоко под крышей? Сердце колотится не оттого, что я трус,
наоборот - я заехал слишком далеко, да на поверку оказался жидковат, а
страх - нормально, это из-за сердца... Он снова лег, отвернувшись лицом к
стене. Вытянул руку и пощупал обои. Да, та пыточная комната должна быть
высокой, к примеру, два на два метра в основании и десять метров вверх - и
ни единого звука. Я мог бы написать ему записочку и уехать, объяснить, что
не смог заснуть, и приезжал просто взглянуть на него, что я скучаю по дому,
чтоб он не обижался, что меня мучает бессонница, и я оказался старше, чем
мне казалось, он бы понял, и обрадовался, я не нужен ему, а я тоже не
нуждаюсь в тех, кому не нужен. Никто не заплачет, когда я умру. Я мог бы
написать, что очень признателен за тот дружеский прием, который он мне
оказал, и что я изначально не собирался оставаться на ночь, просто не
захотел обижать его отказом, но так и не заснул, а поезд идет рано утром. Я
просто хотел повидать тебя и повидал. А теперь меня потянуло домой, к моим
вещам, так бывает со стариками, знающими, что их дни сочтены. В молодости я
полагал, что с годами люди все меньше и меньше боятся смерти, просто устают
жить, потому что, будь иначе, это было бы невыносимо, - но старики боятся
смерти не меньше. Возможно, кто-то переживает это иначе, тот, кто брал от
жизни все и не упускал случая, так что если мне позволено будет дать тебе
совет, я скажу: Мардон, бери от жизни все, не сомневайся, пусть считают
тебя беспутным, плевать - потому что путевые доживают сперва до зрелости,
потом до старости, и жмутся, жмутся по чердакам. Бог мой, ты же застал меня
за этим, как я мог забыть. Может, по малолетству ты ничего не понял, но ты
застукал меня на чердаке. Он отдернул руку, снова сел, посмотрел на крест,
чувствуя, как колотится сердце и как пылают лоб и щеки, встал, пошарил
рукой в поисках выключателя, ведь он же был здесь или здесь, спокойно, он
никуда не мог деться, но так и не нашел его. Подошел к окну и потянул за
веревку. Штору заело, потом она вдруг вырвалась из его рук и с шумом
закаталась, прохлопав холостой оборот, его прожгло ужасом. Он постоял