"Хьелль Аскильдсен. Ночь Мардона ("Все хорошо, пока хорошо" #9) " - читать интересную книгу автора

неподвижно, а потом уперся руками в оконную раму, а головой - в деревянную
сердцевину. Я едва помню ее, сказал Мардон, хотя она почти дожила до моих
пятнадцати лет. Она не оставила по себе никаких следов - во всяком случае,
видимых. Между нами не было связи - если ты понимаешь, о чем я. Он
поколебался и выговорил: я думаю, чем больше человек помнит, тем больше он
хозяин своей жизни. Эти фотографии ничего мне не говорят. Я мог бы
рассказать тебе о ягодах на белой черемухе, они текли по пальцам, когда я
стискивал ветку, или о пыльной траве слева от дороги, по которой я шел в
школу, - это я помню. Еще отца, но это должно быть позже. Однажды я застал
его, когда он онанировал на чердаке, мать еще, наверно, не умерла. Я бы
многое дал, чтобы узнать, как я на это реагировал - тогда. Позже это
придало ему вес в моих глазах, я счел его нормальным мужиком, если ты
понимаешь, что я имею в виду. Он меня не заметил, а то бы все очень
усложнилось. А в другой раз - он мне врезался в память - я видел, как он в
дождь сидел на скамейке. Я сделал вид, что не заметил его. Зачем человек в
дождь сидит один на скамейке в каких-то трехстах метрах от своего дома? Она
не ответила. Отец отвернулся от окна. Увидел у двери выключатель, подошел к
нему и нажал. Потом вернулся к окну и опустил штору, не глядя на девушку в
траве. Быстро, как на пожар, снял пижаму и оделся. Убрал ее на дно чемодана
и захлопнул крышку. И встал, глядя прямо перед собой, как будто у него
все-таки обнаружилось в запасе время. Тогда Мардон закурил и сказал: мы
такие, какие есть, и ничего не можем с этим поделать, ведь так? Мы целиком
и полностью во власти нашего прошлого, но не мы одни создавали его. Мы
вываливаемся из материнского лона, а потом вытягиваемся за кладбищенской
оградой. И не все ли равно, как высоко мы летали, если объявлена посадка.
Или как долго мы были в пути и многих ли мы обидели? Это только отчасти
верно, сказала Вера. А что же в другой части? Отец раскрыл бумажник,
вытащил голубую квитанцию из туристического агентства и принялся писать на
обороте: Дорогой Мардон, я уезжаю домой, поезд через несколько часов. Я
хотел повидаться с тобой и очень рад, что приехал. Но я старше, чем мне
казалось, и долгая дорога выбила меня из колеи. Если б я хотя бы мог
заснуть, но я забыл, как действуют на меня незнакомые места, да и сердце
что-то разошлось. Ты, конечно, поймешь меня правильно. Желаю тебе всего
наилучшего, сынок. Твой любящий отец. Он оставил письмо на столе, подошел к
двери, погасил свет, потом осторожно открыл дверь. На площадке было темно.
Он снова закрыл дверь и зажег свет. Вдруг они еще не спят. Он распахнул
дверь настежь, чтобы свет из квартиры освещал площадку. И услышал
приглушенные, неясные голоса. Да, да, да, я знаю, что его жалко. Но тогда
выкажи ему любовь, хотя бы только на один день, не только ради него, это
нужно тебе самому. Он стал пробираться к лестнице. Выказать любовь? Фу,
гадость. Он держался за перила правой рукой. Света внизу не было. Когда он
давал мне альбомы, я назвал его отцом. Потом увидел, как он обрадовался, и
готов был ненавидеть его за это. Что он сделал мне, что я не могу вынести
даже, что сам доставил ему радость? Он ступал медленно - темнота
становилась все чернее. Но ноша его облегчалась с каждым шагом. Он ощупью
дошел до двери, нашарил ручку, открыл, все, теперь домой. Или что ты ему
сделал? - спросила Вера - она погасила свет и лежала на надувном матрасе,
подложив ладони под щеку. Что ты имеешь в виду? То, что обычно должник
ненавидит кредитора, а не наоборот. Он шел и улыбался, шел посреди спящей
улицы с домами без якобы сбитых номеров и думал: через два дня я дома, я