"Хьелль Аскильдсен. Последние заметки Томаса Ф ("Все хорошо, пока хорошо" #1) " - читать интересную книгу автора

голова на шахматной доске. Короли-пешки валяются в беспорядке. Вот бы
умереть так! Конечно, это слишком наглая мечта - умереть легко и быстро. Но
если меня настигнет тяжелая болезнь, с муками, страданием и я увижу, что
это до конца, то где мне взять друга, чтобы помог перейти в никуда? Да, это
запрещено законами. Они зачем-то отстаивают идею жизни во что бы то ни
стало. И врачи самолично продлевают мучения обреченных, зная, что нет
никакой надежды. Это называется врачебной этикой. Смех один. Хотя никто не
смеется. Особенно страдальцы. Нет, мир не милосерден. Говорят, в Советском
Союзе времен террора приговоренных к смерти убивали по дороге в камеру,
выстрелом в затылок, без предупреждения. Я думаю, это было проблеском
человечности среди всех их ужасов. Хотя мировая общественность подняла
жуткий вой: люди должны хотя бы иметь право напоследок взглянуть в лицо
палача. Религиозный гуманизм не лишен цинизма, да гуманизм вообще таков.
Очнулся я, значит, уткнувшись носом в шахматную доску. А так - обычное
пробуждение, как после сна. Я был немного напуган. И в поисках успокоения
взялся расставлять фигуры по местам. Но задача оказалась непосильно
сложной. Посижу-ка я у окна, подумал я. Тут позвонили в дверь. Я решил не
открывать. Опять какой-нибудь евангелист хочет уверить меня в вечном
блаженстве. Что-то много их расплодилось в последнее время. Видно, пошла
мода на мистику. Но тут позвонили второй раз, и я засомневался. Евангелисты
по крайней мере ленятся звонить дважды. Я крикнул: "Минуточку" - и пошел
открывать. Это заняло много времени. За дверью стоял мальчик. Он продавал
билеты лотереи в пользу духового оркестра местной школы. Что ни выигрыш, то
насмешка над стариками. Велосипед, рюкзак, шиповки и прочее в том же духе.
Но отказывать ему мне не хотелось. И я купил билетик. Хотя не люблю духовые
оркестры. Деньги я держу в комнате на комоде, и мальчику пришлось пойти за
мной. Чтобы не ждать слишком долго. Он плелся позади меня. Наверно, впервые
в жизни так медленно. В пути, чтобы скоротать время, я стал расспрашивать
его, на каком инструменте он играет. "Не знаю", - ответил он. Ответ
показался мне странным, но я списал его на смущение. Я мог бы быть его
прадедом. А может, я был им. У меня, я слышал, много правнуков, но никого
из них я в глаза не видел. "У вас так сильно болят ноги?" - спросил он.
"Нет, просто они ужасно старые", - пояснил я. "А-а", - похоже, успокоился
он. Мы как раз добрались до комода, я достал деньги. Меня вновь захлестнула
сентиментальность. Он потратил столько времени, чтобы продать
один-единственный билетик. Я купил еще один. "Это не обязательно", - сказал
он. И тут мне опять стало дурно. Комната поплыла. Я вцепился в комод,
открытый бумажник упал на пол. "Стул", - выдохнул я. Когда я сел, мальчик
стал собирать рассыпавшиеся деньги. "Спасибо, милый". - "Не за что", -
ответил он и положил бумажник на комод. Потом посмотрел на меня строго: "Вы
никогда не выходите из дому?" И тут меня осенило: мой прошлый выход на
улицу был последним. Я не могу рисковать хлопнуться на улице. Тогда -
больница и дом для престарелых. "Больше нет", - ответил я. "У-у", - сказал
он так, что я снова расчувствовался. Старый дурак. "Как тебя зовут?" -
спросил я, и ответ доконал меня: "Томас". Я не стал, конечно, открываться,
что мы тезки, но пришел в благостно-приподнятое настроение. Чему тут
удивляться. Только что пробил, как говорится, мой час. И мне неудержимо
захотелось подарить этому мальчишечке что-нибудь на память обо мне. Знаю,
все знаю, но я был не совсем в себе. И попросил его достать со шкафа старую
деревянную сову. "Это тебе, - сказал я. - Она еще старше меня". - "Не надо,