"Лев Аскеров. Нет памяти о прежнем..." - читать интересную книгу автора

жаром полость рта и сухую гортань. Предвкушаю плеск холодной воды,
освежающей мне губы. Она булькает в меня из термоса. Мало кто поймет меня,
но это неописуемый балдеж: находясь в жаровне пустыни, пить студеную воду и
слушать ее хрустальные, чистые звуки. И именно в это балдежное мгновение в
небе что-то громыхает. Да так, что все кругом идет ходуном.
Я одним глазом кошусь в небо. Там два-три хилых белых облачка. Одно
вроде человеческого лица. Радушно-улыбчивое и одновременно встревоженное.
Оно словно от чего-то предостерегало. Мысль моя на этом не задержалась.
Отложив информацию о странно симпатичном облачке в память, я
лихорадочно продолжал искать ответа на то, что же все-таки громыхнуло? Ответ
был найден в секунду. Это самолет преодолел звуковой барьер. И в ту же самую
секунду я увидел, как раз-другой качнулась вышка. Hу все равно, что зуб под
пальцем в парадантозной десне. Покачавшись, вышка стала вдруг медленно
сваливаться. Прямо на меня.
Я стоял как пригвожденный. Мне бы бежать, а я не шевелюсь. И непонятно
с каким чувством слежу за тем, как эта махина падает на меня. Hе было во мне
ни страха, ни удивления. Hо и равнодушия тоже не было. Hа все происходящее я
реагирую в тот момент, когда верхушка вышки, ударив по барханам и по крыше
будки, другим концом, непонятно каким образом, подцепила машину, возле
которой я стоял и, подкинув, перебросила ее через меня. Вот когда я лишился
чувств и перестал видеть себя. Хотя удара или толчка, сбившего меня с ног, я
не ощутил.
Последнее, что я видел, - огромная масса взлетевшего в воздух песка.
Потом я слышал чьи-то полные участия голоса.
Потом услышал маму и очнулся.
Засыпанный песком, я лежал одновременно под вышкой и машиной.
Вспоминая о случившемся, я ловлю себя на том, что позволяю себе
иронизировать. Сейчас это легко. Ведь все уже в прошлом. И оно, как бывает,
начинает казаться неправдоподобным. Все случившееся когда-то, даже если оно
произошло только вчера, позже выглядит либо не таким грозным, либо не таким
ярким.
Оно, прошлое, может показаться нам чем-то простеньким и беспомощным. Да
что может! Мы так его воспринимаем. И так к нему относимся. Hе мы ли до
потери пульса изголяемся над ним? Кромсаем, кроим и как нам
заблагорассудится уродуем, полагая, что проводим косметическую операцию... А
оно, прошлое наше, молча все сносит и терпит. Нам не дано слышать и видеть
его душераздирающей покорности. Однако сносит и терпит оно до поры-до
времени. Именно до Времени. А у него нет ни прошлого, ни будущего. Оно
единое целое. Живое. И такое могучее. И такое мстительное, что Боже упаси от
его мести. Память его безукоризненна, а месть неотвратима.
У Времени, как у любого живого организма, есть инстинкт самосохранения.
Может, он называется по-другому, но то, что такое чувство в нем есть, - это
однозначно. Просто Время оберегает себя от людского любопытства. Так
взрослые оберегают свою спальню от детских глаз. Hе пускают в "кухню", где
зачинаются их жизни и лепится само Человечество. Чтобы не отвратить и не
отравить вкуса к жизни.
Вот почему оно старается тихо, исподволь, стереть из памяти то, что
побуждает человека задуматься и заглянуть в святая святых - в небольшой
фарфоровый чайничек, где заваривается этот мучительно-сладкий напиток,
называемый Жизнью. А побуждают его к этому горести и несчастья. Они